Они вместе пили кофе, она все старалась его подкормить – как всегда, по привычке… «Как она тут будет – одна? – думал сын. – Только собрался быть рядом, и вот уезжаю… А вдруг что…» Но в уголках ее губ по-прежнему, как тогда, во сне, крылось лукавое божество любви – и он видел: она неуязвима.
К кафе на Ленинском меня несла та сила, которая появлялась всякий раз, когда я шла навстречу ему. На встречу к нему. И, как всегда, все сияло. Сверкало. Лучилось.
Его еще не было… Я села за столик – маленький белый столик с зелеными салфетками в стальном держателе, под полотняным пологом на тротуаре. От прохожих меня отделяла только ажурная кованая решетка, перевитая зачем-то ядовито-зелеными растениями из пластмассы. Но это было не важно. Все было не важно, кроме того, что он вот-вот войдет под белый полог. В это лето я стала носить шляпы, шляпы с полями, и это мне нравилось. Я смотрела из-под полей и думала: раньше он не опаздывал. Теперь я всегда была первой. И ждала. Я понимала, как это плохо. Так же плохо, как и то, что эсэмэсок стало меньше. Если припомнить, если признаться себе честно, то выходит, что я не только прихожу – и пишу первой. Он отвечает – да и то не сразу. И не всегда. Я все понимала…
Но стоит ему появиться рядом – и все это кажется таким пустяком. Да разве бывает иначе? Я люблю, а он подставляет щеку. Да, так сложилось. Уже сложилось. Опять. Как всегда. Ну что ж! Как я могла не попасться на такую приманку – первый раз в жизни почувствовать, что значит – любить и быть страстно любимой? Несколько месяцев это немыслимое счастье продолжалось. Сейчас кончилось. Капкан захлопнулся – ну так что ж! Пришли слезы. Но это слезы любви! Ведь и счастье осталось… А, все равно – лучше так, чем никак.
Еще немного подождать… Сашка сегодня уезжает, и в первый раз, кажется, я не провожаю его у двери его родного дома. Но в последнее время он так поглощен собой… А если честно? Если честно, я боюсь, что он поймет. Разгадает. Ведь это должно быть так просто: один взгляд, одно слово – и я не выдержу. Не смогу скрыть. Расскажу. Так что это не он – это я его избегаю. Отворачиваюсь. Смотрю в сторону. Сплю на диване или просто лежу, уткнув нос в старинную жесткую тафтяную спинку – блеклую, как само время… Беспощадное время.
Сашка уезжает, квартира будет свободна, и остается только ждать – сначала любимого, потом вместе с ним – ждать в кафе, когда в доме никого не останется. Позвонить для верности – или послать эсэмэску: «Счастливого пути», – только чтоб получить ответ: «Я в самолете»… Какое лицемерие. Вранье. Ложь. Подлость. Чем все это кончится, а, Лиза? А, Фокси?
Вот он. Боже, какое счастье… Не сон, не сон… Да, мы созданы друг для друга – рост в рост, стать в стать. Глаза в глаза. Без ошибки.
Он улыбается мне, но как-то… нерадостно. И смотрит – тревожно. Ну вот. Конец? Это конец?
– Лиза. – Его голос серьезен, будто у учительницы младших классов, которая собирается сделать внушение маленькому беззащитному детенышу. Да, надо мной стоит не учитель – именно учительница. В глубине бархатного голоса неожиданно слышатся какие-то резкие тоны, будто старые пружины скрипят в моем диване. И губы поджаты. Его губы… – Лиза, я должен с тобой серьезно поговорить.
Ну вот. Вот оно.
– Ты знаешь, о чем?
Я молчу. Что я могу сказать? Знаю? Да, догадываюсь. Но сама говорить не хочу. Нет, не хочу.
– Нет, кажется, не знаешь. Он тебе ничего не сказал.
– Кто?
– Ну, так я и знал. Конечно. Этого следовало ожидать. Ему стыдно было признаться тебе.
– Боже мой! – Губы пересохли, я едва выговаривала слова. – Что?
– А вот что. Твой драгоценный сыночек сцапал твой мобильный. Ты уснула, а телефон бросила где попало. Догадываешься, что было дальше?
– Нет. Он не мог.
– А вот мог. Прекрасненько мог. Короче, он прочитал все, что там было. Я виноват, идиот.
– Что?
– То, что я должен был предупредить тебя. Научить тебя стирать все – и входящие, и исходящие. Сейчас же стирать, едва послала. Или получила. Сама ты, конечно, догадаться не могла. И еще: я надеялся, что у тебя хватит здравого смысла не оставлять телефон на виду.
– Нет, он не мог. Он не так воспитан. Поэтому я и не стирала. Но обычно… Обычно он всегда рядом со мной – мобильник, я хочу сказать. – Тоска уже накрыла меня, словно черная грозовая туча, но была еще надежда, что пронесет. Обойдет стороной. Солнце еще сияло.
– Лиза, ты ошибаешься. Он именно так воспитан. То есть не воспитан. Это ты его так воспитала. Так, что он читает чужие письма. Ты представляешь, что он устроил?
– Нет, я не верю. Откуда ты знаешь?
– Ну вот, мне – и не веришь. Сейчас поверишь. Потому что знаю я это все от него самого.
– Как?
– А вот так. Он мне позвонил – на мобильный, слава богу, – чуть не посреди ночи и вызвал для беседы. Вот так-то.
– И ты пошел?
– А куда мне было деваться? Ждать, пока он явится ко мне домой и все расскажет Аликс?
– Боже мой… Сашка… – Я пыталась понять, что произошло, но никак не могла сосредоточиться. Самое странное – я помню это так живо, что буду вспоминать и умирая – самое странное было то, что в этот момент – а я понимала, что это ключевой момент всей моей жизни – у меня не было никаких чувств, кроме жалости к сыну. Моему единственному. Моему любимому, глупому, невоспитанному, несчастному мальчику. Что он должен был пережить этой ночью… Как сладко он спал, когда я уходила – уходила, чуть прикоснувшись к нему на прощанье – легко, чтобы не разбудить. Мне было стыдно, когда я гладила его жесткие густые волосы, серебряным шлемом обтекающие голову. Как мне было стыдно… И теперь стало стыдно. За сына и перед сыном – одновременно.
– Что ты молчишь, Лиза? – донеслось будто издалека.
– Ну, я не могу поверить. Расскажи.
– Встретились на мосту метро, на станции. Он вел себя, как… А, понял! – его голос наконец зазвучал привычно. Бархатно. По-человечески. – Он вел себя, как ревнивый муж. Не как сын, а как муж… Странные у вас отношения. Вообще все это чем-то напоминало дуэль. Но знаешь, что меня больше всего расстроило? Кроме того, конечно, что теперь наша тайна, наша любовь – вовсе не тайна… И этого уже не изменишь…
– Что еще?
– А то, что он больше всего жалел себя. И вообще думал только о себе. Что с
– Ну и чем все кончилось? Как вы расстались?
– А так, что он разрыдался и убежал. Мы ходили по набережной – вдоль реки, по твоему берегу. Он обвинил меня в том, что я все разрушаю, – это было последнее, что я услышал, – и ломанул вверх по склону, как лось. Только кусты затрещали. Вот. Так что он теперь все знает. Ты ему скажи, чтобы не рассказывал никому. А то сам может не догадаться. Ну, и, конечно, я сказал, что больше не смогу им руководить. В сложившихся обстоятельствах.
– Я ему ничего говорить не буду, если он сам не скажет. Он сейчас в самолете, наверное. Разве ты не помнишь, зачем мы тут встретились?
Мне было тяжело. Туча накрыла, и даже косых лучей солнца не было видно. Наступил мрак. Из тьмы моей души я смотрела на мир, и он представал иным. Совсем иным. Любовь – его любовь, не моя – дрогнула и отступила. Она не выдержит, даже если пройдет первый шок. Раздражение. Страх. А ведь он боится. Злится на Сашку и боится за себя. За своих близких – жену и дочку. Их покой и счастье – non grati[20]. Как странно я думаю, – заметила я про себя. – Какие неожиданные мысли и слова… Вот что оказалось больнее всего – видеть, как он боится не за меня. За жену и дочку. За
Я встала, кружевной белый стульчик из легкого металла со звоном упал на асфальт. Все было кончено. Горе разлилось всюду, словно запах грозы.
– Знаешь, – сказала я внезапно, – мне кажется, я не вернусь ни к тебе, ни к мужу, ни к сыну. – Так я
