сочинитель Карамзин Николай Михайлович путешествие свое по странам европским на новиковских средствах совершал. Своих-то у него что кот наплакал. Да и из товарищей никто его нужной суммой не ссужал. Полагает князь, бесперечь новиковских рук это дело.
— Узнал?
— Молчи, только глаза закатывает, такая иной раз досада берет. Кнутобойству бы его подвергнуть, как положено.
— Не выживет?
— Не выживет, государыня-благодетельница, тюремный лекарь так и сказал.
— А про Малый двор?
— Молчит. Словом не обмолвился. Один раз сказал: знать ничего не знаю и все тут.
— А через приятеля-то его, живописца, не пробовал?
— Левицкого-то? Так за ним слежка установлена. Спугнуть его раньше времени тоже резона нету.
— Твоя забота. А видится мне, крепко они между собою повязаны. Впрочем, живописец, может, и по глупости. Может, Новиков хитростью его к себе привязал.
— Разберемся, государыня-благодетельница, во всех винах вольных и невольных. Ведь я, царица- матушка, без Божьей помощи ни на шаг. Коли где силу и приходится применить, сразу акафист Иисусу Сладчайшему и Божьей Матери пречистой прочитаю.
— Знаю, знаю, Степан Иванович, что у тебя иконы по всем стенам развешаны.
— А как же, государыня-благодетельница, как без Божьей помощи тебе исправно служить.
— В крепости-то Новиков под своим именем?
— Как можно — под нумером. Преступник особо опасный, какие уж тут имена.
— Вот что я тебе скажу, Степан Иванович. Хочу, чтоб над Новиковым суд был.
— Суд, государыня-благодетельница? А как тогда огласки избежать?
— Не будет никакой огласки. При закрытых дверях.
— Как изволишь, матушка-царица, как изволишь.
— И должен суд осудить Новикова как преступника государственного к тягчайшей и нещадной казни. Судей предупредишь.
— Через повешение? Или четвертование?
— Это как господа судьи решат.
— Судей когда назначить изволите?
— Вот держи записку — всех написала. Прочтешь, запомнишь — сожги. Нечего ее хранить.
— А мы ее, государыня-благодетельница, вот тут же в камин и кинем. Я на память свою не жалуюсь: велик ли труд столько имен запомнить.
— От моего имени всех предупредишь.
— До вечера все улажу.
— Тебе и без письменного моего указу поверят.
— Поверят, как не поверить в таком-то деле.
— И приготовьтесь вот к чему. Сначала Новикову приговор объявить и в камеру смертников забрать. А на следующий день, как все перечувствует, о великой моей милости сообщить: пятнадцать лет заключения одиночного в крепости.
— Не выйти ему отсюда, государыня-благодетельница.
— И не надо, зато своей смертью помрет. Без казни.
— Еще, государыня-благодетельница, врач тут один, приятель новиковский, ходатайствует, чтобы заключить его в одну камеру с арестантом. Дело неслыханное. Без монаршьего разрешения не знаю, как к нему и подступиться.
— Врач, говоришь? Охотник такой выискался. Что ж, не препятствуй ему; только без права крепость до соузника своего покинуть. Понял? Да, а дети новиковские на что жить будут?
— Сказывали, господин Левицкой содержать их взялся.
ПАВЛОВСК
Дворец. Личные покои Павла Петровича
Великий князь, Е. И. Нелидова, гофкурьер
— Государь! Мой государь! Это правда?
— На этот раз правда, Катенька, все правда!
— Но можно ли доверять гонцу?
— Его прислал Платон Зубов.
— Да, да, если Платон Зубов… Но государыня?
— Она еще дышит. Всего лишь дышит, Катенька!
— Без сознания? А если очнется?
— Не может очнуться. Теперь уже не может. Удар. Она без языка, движения и сознания.
— Боже, невозможно поверить. Столько лет! Столько лет!
— Мне сорок два года, Катя. Это уже порог старости.
— Вовсе нет, государь! Вы в полном расцвете сил… и наконец-то свободны!
— Ты всегда умеешь сказать главное: да, свободен! Совершенно свободен! И я сумею показать, в каком монархе нуждается Россия.
— В этом никто не сомневается, мой государь. Вы спешите в Царское Село? Вы разрешите мне…
— Ехать со мной? Я приказываю. Вы были и остаетесь моим самым близким и верным другом. Так что поторопитесь.
— Я только найду траурное платье.
— Мелочи! Вы поедете так, как есть. Мы должны как можно скорее взять все в свои руки. Где же кареты?
— Они ждут, ваше императорское высочество.
— Высочество?! Вы с ума сошли! Впрочем, все впереди. Едем же, по дороге расскажете подробности.
— Их совсем немного, государь, и все они со слов Василия Чулкова.
— Это не имеет значения. К тому же у Чулкова, несмотря на старость, глаз куда какой острый.
— Ваша матушка утром встала как обычно, умылась, обтерла лицо свое льдом.
— Тщетные попытки навечно заморозить молодость. Дальше!
— Выпила кофею и даже шутить изволила, что отменно себя чувствует и полна сил.
— В ее годы ничего удивительного радоваться хорошему самочувствию: 63 года — не шутка. Но дальше, дальше!
— Ваша державная родительница села по обычаю за рабочий стол, поговорила с секретарями, а потом заметить изволила, что приляжет несколько отдохнуть.
— Вот как! Сразу и отдыхать.
— И тут императрица, простите за нескромность, государь, изволила зайти в туалетную и очень там задержалась, так что Чулков тем ее отсутствием крайне обеспокоился.
— И позвал для начала Перекусихину.
— Вы совершенно правы, государь.
— Знаю я их порядки. Но будет ли конец вашему рассказу?
— Это уж конец, государь. Марфа Саввишна несколько раз государыню окликнула. Никакого ответа. Прислушиваться с Чулковым вдвоем стали, а за дверцей кабинета вроде стона им послышалось или хрипа. Чулков дверь попробовал отворить — не дается. Государыня в беспамятстве на дверь завалилась. Еле-еле вытащить смогли, на постелю положить сумели, доктор прибежал, да только руками развел. Мол, поздно. Ничем уж помочь нельзя. Кровь пробовал пустить — не идет. Кончается наша государыня.
— Как ты сказал? Наша государыня? Что ж, ты сам решил свою судьбу. Приедем в Царское — ты
