французски, по-итальянски, по-английски. С большим вкусом одевается.
— Она хороша собой? Князь, я второй раз повторяю свой вопрос.
— А вот здесь вы ставите меня в тупик. Ее, пожалуй, никто не назовет красавицей. Княжна невысокого роста. Худощава. Статна. Самозабвенно любит верховую езду — мне довелось участвовать в одной из ее прогулок по Булонскому лесу. У нее роскошные темнорусые волосы, большие карие глаза, и все же я воздержусь от оценки ее внешности.
— Что же останавливает вас, князь?
— У княжны очень бледная кожа, ни капли румянца и есть — вообразите себе! — веснушки. Да, да, золотистые веснушки.
— Почти как у покойной императрицы Елизаветы Петровны.
— Но это еще не все. Мне показался слишком длинным и тонким ее нос с горбинкой. И потом — княжна немного косит.
— Да, эти подробности несколько портят портрет красавицы.
— Но любопытно то, что княжна совершенно не придает значения своей внешности, хотя одевается строго по моде. Предмет ее увлечения — вопросы государственного устройства различных держав. Когда она находит достойного собеседника, то вообще забывает обо всем окружающем.
— Так что же все-таки превратило ее в легенду?
— На это, капитан, я отвечу вам вместо князя: деньги и происхождение. Тайна за семью замками, которая может оказаться очень любопытной.
НА ПУТИ ИЗ ПАРИЖА В ПЕТЕРБУРГ
В дорожной карете С. К. Нарышкина
Семен Нарышкин, Дидро
— Мы путешествуем уже несколько дней, Дидро, у вас есть какие-либо претензии к экипажу или прочим удобствам? Вы не выражаете никаких желаний, и это меня смущает. Как вы могли заметить, у меня их множество, и я постоянно стремлюсь их удовлетворять.
— По всей вероятности, у меня нет таких высоких требований к жизни, князь. Или я просто не научился им. Но мне наша поездка кажется восхитительной. Это так покойно и вместе с тем любопытно. Вероятно, с такими удобствами ездит только турецкий пади-шах.
— О, я не хотел бы поменяться с ним местами. Турки всегда бывают ошеломлены русскими удобствами. В конце концов, их бывает у нас немало — Россия ведь постоянно воюет с ними.
— Я имел в виду не пади-шаха турецкого, а некоего восточного деспота, образ из сказок «Тысячи и одной ночи». Если наше путешествие во все время пути будет таким же восхитительным, мне останется только жалеть, что оно когда-нибудь подойдет к концу.
— Это произойдет в городе, который покорит ваше воображение. Нет, нет, не возражайте мне — даже после Парижа. Если бы вы могли сравнить его с Венецией…
— Князь, я не собираюсь этого делать и не сделаю.
— Но почему же?
— Я никогда не был в этом дивном городе и всегда вполне удовлетворялся восторгами моих друзей по поводу него.
— Тогда если вы попадете позже в Венецию, она уже не сможет привести вас в подлинный восторг.
— Даже? Так великолепен Петербург?
— Венеция — тень прекрасного прошлого, Петербург — подлинность настоящего, и в нем трудились первоклассные зодчие. Впрочем, вы сами скоро в этом убедитесь. Единственная настоящая трудность для вашего друга Фальконета — создать памятник Великому Петру, достойный города этого императора.
— Позвольте, позвольте, князь, мне казалось, что вы уроженец и житель Москвы, но мне еще не довелось услышать от вас ни единой похвалы этому древнему городу. Между тем, о нем с восторгом писали все иностранцы, посещавшие когда-нибудь вашу родину. Вы безусловно предпочитаете ей град Петра?
— На ваш вопрос нет простого ответа. Для этого нужно достаточно представлять себе историю российскую.
— Так дайте же мне хотя бы несколько ее уроков. Перед встречей с российской императрицей это будет для меня как нельзя более кстати.
— К тому же здесь замешаны семейные дела.
— Но это же великолепно! Кто, кроме вас, князь, может ввести меня в обиход русской жизни? Насколько мне известно, вы даже прямой родственник Великого Петра. Это правда?
— Правда. И довольно близкий.
— Тем более, тем более, князь! Если вас не утомляет рассказ, я готов его слушать до Москвы, неизменно восхищаясь вашим редким остроумием и даром рассказчика. В конце концов, я бы никогда не пустился в подобное путешествие без вас.
— Так что же вы хотели бы знать?
— Решительно все, что вы пожелаете рассказать. Ваш отец общался с Великим Петром?
— Он был одним из ближайших его соратников.
— Умоляю вас, начните именно с него.
— Пожалуй, но с единственным условием — не смущайтесь спрашивать обо всем, что вам покажется непонятным. Жизнь и обиход в России никогда и ни в чем не были подобны французским.
— Обещаю с восторгом.
— Так вот, батюшка мой Кирила Алексеевич получил придворную должность при государстве еще ребенком. Формально Петр и его старший брат Иоанн являлись одновременно царями и соправителями. В действительности же вся власть находилась в руках их старшей сестры — Софьи.
— О, я много слышал лестного об этой удивительной женщине. Я помню, она обладала не только государственным умом, но сочиняла музыку, писала стихи и даже выступала в пьесах собственного сочинения в придворном театре.
— Вы превосходно осведомлены, Дидро. Для иностранца, во всяком случае. Но мне трудно откликаться на ваши восторги. Дело шло о вражде двух ветвей царской семьи — от первой и второй супруги царя Алексея. Царевна Софья представляла старшую, Петр — младшую.
— Бога ради, простите меня, князь, я невольно задел больные струны вашего семейного прошлого. Но ведь оно было так давно, что любая струна должна была уже перестать звучать, не так ли?
— И да, и нет. Мы не будем просто развивать эту тему, если вы не возражаете.
— О, князь, я винюсь в своей невольной бестактности!
— Так вот, детство Петра Великого и моего батюшки прошло в общих играх и развлечениях. Когда государю удалось, наконец, избавиться от несносной для него и губительной для российского государства ферулы царевны Софьи, мой родитель стал его доверенным помощником во всех и, главным образом, военных делах. Он с успехом проходит вместе с государем так называемые Азовские походы на юг России, исполняет должность генерал-провиантмейстера на флоте.
— Но он же не был, с ваших слов, совсем молод?
— Так что же? Сила царствования Петра Великого заключалась в том, что он допустил к руководству государством молодых и незнатных людей. Все они были признательны за свое возвышение одному императору и вместе с тем были полны новых идей, не будучи приучены к старым.
— Это же настоящая революция!
— В определенном смысле — да, и государь мог полагаться на своих помощников. Доверие же к моему отцу было к тому же еще доверием родственным.
— Разве всегда родственные узы обеспечивали верность, князь? Я понимаю, ваш родитель мог быть исключением.
— Скажем, он им и был. Я наверняка собьюсь, если попытаюсь перечислить все службы и обязанности родителя.
