— И все же, князь? Это так любопытно.
— Два года батюшка был воеводой в Пскове — в то время готовилась Северная война. В 1702 году, это я помню совершенно точно, ему досталось укреплять больверк в только что взятом русскими войсками Нотебурге, — крепости, которая потом получила название Шлиссельбурга и которую вам непременно надо увидеть.
— Мне — крепость? Вы смеетесь, князь. Фортификационное искусство никогда не волновало моего воображения.
— Дело не в фортификационном искусстве. Эта крепость, находящаяся на том месте, где Нева вытекает из Ладожского озера, представляет город, который принято называть Северной Венецией.
— Венецией? Крепость?
— Да, да, именно так. В ней нет дворцов — одни обывательские дома, зато вся она расчерчена сетью каналов, которые заменяют улицы и позволяют на лодках достигать едва ли не каждого дома.
— Что за идея!
— Очень мудрая, имея в виду, что кругом располагались ремонтные мастерские, а сообщение по реке избавляло от неудобств, которые приносит с собой осень в России. Невылазная грязь — наше национальное бедствие.
— Не пугайте меня, князь, я и так еле собрался с духом.
— Полноте, если бы только одни препоны физические мешали России, на них никто бы не обратил внимания.
— И ваш батюшка построил эту Северную Венецию?
— Нет, государь перевел его на строительство одного из бастионов вновь основанной столицы на Неве. Вы скоро увидите напротив Зимнего дворца Заячий остров и на нем могучую Петропавловскую крепость. Один из ее бастионов носит название Нарышкинского.
— Это очень лестно, князь, я готов завидовать, вам.
— Не торопитесь, Дидро, главное, не торопитесь с выводами. В России никогда не известно, что последует за самой высокой должностью и самой громкой славой.
— Ссылка в древнюю столицу и на такую высокую должность? По всей вероятности, это был не самый худший из возможных вариантов.
— Глядя из Парижа, Дидро. Но батюшка был возмущен до глубины души, не соглашался с назначением. В конце концов, он был просто родственником и мог рассчитывать хотя бы на аудиенцию у царя.
— Он не смог добиться аудиенции?
— Не только не смог. Сенат, ободренный недовольством императора, предъявил батюшке какие-то вздорные претензии и лишил значительной части состояния.
— Значит, царь был настолько разгневан, что решил как можно чувствительнее наказать своего родственника?
— Все не так просто, Дидро, в государстве Российском. Государь разжаловал недавнего соратника, сослал и обездолил родственника, что не помешало ему включить моего родителя в состав судей, судивших старшего и единственного сына царя — царевича Алексея.
— И ваш батюшка был в числе тех, кто вынес смертный приговор несчастному принцу? В чем была его вина? Насколько это было справедливо?
— Мой друг, вы задаете мне слишком много вопросов, и, кстати, на них вам не ответит ни один из российских придворных. Советую и вам умерить свое любопытство в этой области. События в царской фамилии не подлежат обсуждению и суду подданных.
— Я знаю, приговор был вынесен.
— Да, вынесен. Есть только одна небольшая подробность. Остается неизвестным — был ли этот приговор осуществлен или его нашли нужным вынести после смерти принца.
— Принц скончался в заключении? Болезнь? Самоубийство?
— Не будем вдаваться в эти подробности. Известно только, что в момент смерти в темнице у него находился светлейший князь Меншиков.
— Он мог посодействовать этой кончине?
— Думайте, как знаете, Дидро, меня эта тема не интересует.
— А ваш родитель — он был прощен царем?
— Почему вы так подумали? Просто он вскоре умер — за год с небольшим до кончины императора. Все фамильное состояние мне было возвращено. Так принято — в России дети не должны отвечать за грехи родителей.
— И вы отправились завершать ваше образование!
— Мой Бог, как вы всегда торопитесь, Дидро. Батюшка дал мне превосходное домашнее образование. Я рано оказался при дворе в чине камер-юнкера, а вот сразу после ее кончины выехал в Париж, куда мне и был прислан принцессой Мекленбургской, ставшей Российской правительницей, чин камергера. По счастью, новая императрица — Елизавета, моя дальняя родственница, не поставила мне этого во зло и через несколько месяцев я оказался российским посланником в Англии.
— Перед вами открывалось великолепное поле деятельности, не правда ли?
— Возможно, если бы меня интересовала служба. Но я оставался к ней равнодушен. В Париже я нашел свою вторую родину и стремился именно туда вернуться. Моим близким другом был состоявший там российским посланником превосходный поэт Антиох Кантемир. Я дорожил отношениями с вами и с Фальконетом и потому устроил так, что через полгода мои обязанности были переданы другому вельможе. Правда, самому мне пришлось ехать в Петербург.
— Вы говорите об этом почти с огорчением!
— Мне действительно было жаль Парижа, но в Петербурге вокруг моего имени пошли шумные разговоры. Кто-то прочил меня в президенты Академии наук — по счастью, эта скучная должность досталась девятнадцатилетнему, почти неграмотному брату фаворита императрицы.
— Вот плоды самовластья!
— Не будьте так высокопарны, Дидро. Кирила Разумовский — вы сами сможете в этом убедиться — милейший человек, великолепно знающий истинную цену всех своих отличий. Меня между тем прочил даже в великие канцлеры — должность, также по счастью, предоставленная графу Алексею Бестужеву- Рюмину. Я откровенно сказал императрице, что не претендую ни на какие должности, не создан вообще для службы, и дело кончилось тем, что меня отправили за направлявшейся в Россию принцессой Ангальт- Цербстской, которая везла представлять к российскому дверцу в качестве невесты наследника боготворимую вами ныне императрицу.
— Бог мой, вы буквально стояли у колыбели великой монархини?
— Можно сказать и так. Хотя сам я смотрел на эту свою миссию куда более прозаически.
— Но как императрице Елизавете удалось угадать в подростке столь блестящие дарования? Или это перст Провидения?
— Прежде всего никто не думал ни о каких дарованиях будущей супруги наследника престола. А в отношении Провидения все выглядело достаточно, я бы сказал, по-семейному. В свое время императрица Елизавета еще совсем юной принцессой была просватана за брата принцессы Иоганны. Кажется, она даже была влюблена в него и, во всяком случае, очень тяжело пережила его раннюю смерть.
— От отравления?
— Дидро, вы неисправимы! От обыкновенной простудной горячки. Но удар для принцессы Елизаветы был тем ощутимее, что он обрекал ее на безбрачие и необходимость жить в стесненных и унизительных обстоятельствах при дворе сначала собственного племянника, а затем постоянно грозившей ей пострижением в монахини императрицы Анны. Елизавета не была сентиментальна, но свою первую помолвку всегда вспоминала едва ли не со слезами.
— Никогда не думал, что монархи способны на такие чувства!
— И скорее всего были правы. Никакой верности своей первой любви императрица Елизавета не соблюдала. Скорее наоборот — искала разнообразия и развлечений. Я думаю, она больше доверяла сестре былого жениха. Так или иначе, вместе с господином Бецким я поехал за невестой. Когда бракосочетание совершилось, мне было дано звание гофмаршала двора наследника.
