столько, что их крики кажутся агрессивными, неистовыми и оглушающими. Еще не погасли звезды, вернее, погасли еще не все; ночью звезд было столько, что, можно сказать, и сейчас небо еще буквально усыпано ими. А вот цвет небесного купола уже изменился, и сейчас он сделался бледно-серым, почти прозрачным, слегка коричневатым там, где вечером село солнце, и подкрашенным розовыми оттенками там, где солнцу предстоит вновь появиться. Температура немного снизилась, но свежее не стало. Какое-то время назад ветерок совсем пропал.
На площадке справа от дороги сквозь дрожащий утренний свет рисуется странная и неприглядная картина: на земле вповалку лежат люди в измятой одежде. На некотором расстоянии от спящих можно различить смутные очертания еще двух человеческих фигур. Газовая лампа по-прежнему стоит в центре, но сейчас ее трудно заметить сразу, поскольку огонь больше не горит, а без живущего в ней неровного пламени она превратилась всего лишь в серый и не заслуживающий внимания предмет.
Скрюченные людские тела лежат неподвижно. Но совершенно неожиданно один из тех, кто расположился отдельно, резко дергается, потом вытягивается, потом приподнимается и садится, и только тогда становится понятно, как именно он лежал, где у него была голова, а где ноги. Это Уго, он проснулся, вскрикивая и нервно озираясь по сторонам, как просыпаются после кошмарного сна. Его крики немедленно будят остальных.
— Что за вопли?! — спрашивает Уго, вытаращив глаза. — Кто кричит?!
Все, кто спал на площадке, приподняли головы, кто-то сел, а кто-то даже вскочил на ноги. Испугавшись не меньше Уго, они судорожно оглядываются, ожидая увидеть что-нибудь ужасное.
— Это ты, Уго, ты сам и орал! — говорит наконец Хинес, все еще с трудом выговаривая слова. — Тебе… тебе приснился кошмар, поэтому ты переполошился…
— Да нет же! Вы что, не слышите? — настаивает Уго, и с лица его не сходит паническое выражение. — Там кто-то вопит без перерыва! Неужели никто не слышит? Просто истошный крик и…
Уго внезапно бросает взгляд на небо. Ампаро первая соображает, в чем дело, пока остальные пребывают в плену животного страха.
— Птицы! Да птицы это! — торопится успокоить их Ампаро, потом она неуклюже подается вперед и обнимает Уго. — Это птицы кричат, Уго, успокойся, здесь их тьма тьмущая.
Хинес с облегчением вздыхает. Другие тоже вроде бы успокаиваются, а некоторые даже снова растягиваются на земле.
— А кто был с Уго? Кто дежурил вместе с Уго? — спрашивает Хинес, пока Ампаро гладит по голове Уго, который всхлипывает, как малое дитя.
Хинес продолжает оглядывать присутствующих в ожидании ответа и вдруг вскрикивает:
— А где Ибаньес?
Хватило одного этого вопроса, трех слов, чтобы все опять занервничали.
— Кто-нибудь знает, где… — снова спрашивает Хинес. — Кто был вместе с Уго?
— Его нет… нет, — говорит Мария.
— Может, он уже встал, может, ему приспичило… — высказывает догадку Ньевес.
— Глядите, — показывает Ампаро, мотнув головой. — Вон его сумка, он ведь был с этой сумкой.
— Ибаньес! Ибаньес! — кричит Хинес. — Дьявол! Кто дежурил в паре с Уго?
Хинес уже успел встать, следом за ним вскочили Ньевес и Мария. Ампаро испуганно обводит глазами товарищей, она тоже хотела было вскочить, но не может — обнимает Уго. Тот выглядит совершенно раздавленным, и кажется, будто ничего вокруг не замечает. Марибель продолжает сидеть на земле и крутит головой во все стороны. Какие-то птицы, скорее всего ласточки, прочерчивают по небу кривые линии. И тем не менее создается впечатление, что птиц все же маловато для столь мощного и пронзительного гомона, который заполняет собой мир вокруг.
— А Уго вовсе и не дежурил, — вдруг заявляет Марибель с удивленным видом, словно эти слова поразили в первую очередь ее саму.
— Разве? — говорит Хинес. — Но тогда…
— Ибаньес дежурил… со мной.
— Но… ты ведь спала.
— Да, я ненароком заснула.
Хинес как-то по-особому, с растяжкой, хмыкнул и медленно потер рукой глаза. Реакция Марибель, ее сонная одурь вроде бы свидетельствовали о том, что она и вправду спала, спала крепко, и что, кроме всего прочего, ей еще нужно какое-то время, чтобы окончательно прийти в себя.
— Но мы же договорились, что дежурить будем по двое, — напоминает Хинес, едва сдерживая возмущение, — что два человека все время должны бодрствовать и что если один засыпает, второй обязан его разбудить либо оповестить еще кого-нибудь. И вот вам!
Марибель ничего ему не отвечает. Зато Ампаро высказывает довольно логичную мысль:
— В любом случае вина падает на Ибаньеса. Ясно ведь, что она заснула первой… а он ничего не сделал.
— Так оно и было? — обращается Хинес к Марибель. — Ибаньес действительно не спал, когда тебя сморило?
— Да… наверное… Мне очень хотелось спать!
— И теперь мы не знаем… не знаем, как исчез Ибаньес, — сетует Хинес.
— Как? — переспрашивает Ампаро. — Да точно так же, как вчера… в ущелье…
— Да, черт возьми… да, вполне возможно! — говорит Хинес. — Но мы ничего не можем сказать наверняка. Никакой ясности. Он вполне мог просто взять и уйти… В конце концов, вчера, если честно, ему тут досталось по первое число.
— Ну разумеется! — вздыхает Ампаро. — Вот и нашли виноватую во всем, что происходит вокруг.
Между тем Марибель, понемногу сбрасывая с себя сон, хочет встать. Но гримаса боли искажает ее лицо, как только она опирается на ногу. Марибель вскрикивает, и на помощь ей спешат Ньевес и Мария — чтобы не дать упасть. Хинес тоже поддерживает Марибель, но делает это рассеянно; он о чем-то глубоко задумался, в голове его явно засела какая-то мысль.
— Нет, ясности тут нет. А мне бы хотелось иметь ясность, — вдруг заявляет он, ни к кому конкретно не обращаясь и словно рассуждая сам с собой.
— А какая ясность тебе еще нужна? — спрашивает Марибель, которая уже окончательно проснулась. — Обратите внимание на то, кого именно он увел.
— Кто? — уже не сдерживая бешенства, спрашивает Хинес. — Старик с мешком?[15]
— Шути не шути, а спастись от него тебе не удастся, — одергивает его Марибель. — Его план шаг за шагом претворяется в жизнь.
— Не понимаю, как вы можете спорить в таком тоне, — говорит Ньевес жалобным голосом. — Ибаньес… исчез… И мы все тоже исчезнем — один за другим.
— Успокойся! — Мария обнимает Ньевес. — Ну же, успокойся! Пока мы еще ничего не знаем. Мы даже не добрались до этого проклятого города.
Ампаро продолжает сидеть и смотрит снизу вверх на своих товарищей. Она не участвует в общем разговоре, но ее серьезный и встревоженный взгляд мало вяжется с тем, что она механически продолжает укачивать Уго, как мать ребенка.
— Мария права, — говорит Хинес, — мы не должны падать духом, прежде чем… Надо завершить хотя бы первый этап. Надо идти в город; он… он уже совсем близко… и сейчас… наконец рассвело. Давайте воспользуемся тем, что все мы проснулись так рано, и двинемся в путь… потом будет жарко…
— Ну разумеется, ты у нас такой оптимист… — говорит Марибель. — Ты… лучше всех к нему относился, даже лучше, чем мы, девчонки. Тебя он оставит напоследок.
Ампаро и Ньевес молча переглядываются, не в силах выдавить из себя ни звука. И даже сам Хинес, хотя и мотает непрерывно головой в знак протеста, не может побороть впечатления, которое произвели на него, как и на всех, слова Марибель.
— А что касается твоей невесты… тут вообще разговор особый, — добавляет Марибель. — Ты ведь помнишь, как не нравились Пророку так называемые добрачные связи…
— Дура ты! Какая она мне невеста! — срывается Хинес.