мощные катализаторы, которые превращают мальчика в мужчину, об этом мне поведали многие, но до того момента мои знания были лишь теоретическими. Я и не догадывался, насколько взрывоопасными могут оказаться эти катализаторы, каким волшебным — чувство. Я понял, что раньше был циником, но теперь, когда Сидни открывала глаза, я всматривался в бездонные карие озерца, пытаясь разглядеть ее душу. Я верил, что она способна изменить меня и, возможно, сотворить чудо. Она могла сделать из меня мужчину и, что еще важнее, сделать меня счастливым.
Когда мы вылезали из постели, я смешивал мартини в графине, и мы лежали на диване в гостиной и разговаривали. Наконец-то мне помогло то, что я слушал Голос в детстве. В голосе Сидни я смог различить многое: ее надежды и страхи, подтекст и главные сюжетные линии ее жизни. Чтобы показать ей, как внимательно я слушаю, я пересказывал ее собственные истории своими словами и пытался угадать, что она имела в виду. Ей это очень нравилось.
Когда я рассказывал Сидни о себе, я различал разные оттенки и в собственном голосе. Всю свою жизнь я себя сдерживал. Сейчас же я говорил именно то, что чувствовал, рассказывал все как на духу этой красивой женщине, которая слушала с такой же страстью, с какой отдавалась мне. Поддавшись несдержанному порыву, на четвертый или пятый день, проведенный вместе, я сказал Сидни, что собираюсь на ней жениться. Мы ели бейглы на кухне. Она перестала жевать и уставилась на меня:
— Жениться?
— Да, — подтвердил я. — Мне хотелось бы подарить тебе кольцо с бриллиантом и жениться на тебе. Когда-нибудь.
Глаза Сидни расширились, и она вышла из комнаты.
Вскоре после этого она сказала, что нам пора возвращаться к нормальной жизни.
— У меня сплин, — сказала Сидни, натягивая узкие джинсы.
— Что? Сплин?
— Мне нужен свежий воздух, Хулиган. Нам пора выбирать курсы на этот семестр. Йель. Жизнь. Вспомнил?
— Это из-за того, что я сказал? Насчет женитьбы?
— Я тебе позвоню.
На первой электричке я доехал до Нью-Йорка, потом пересел на Пенн-стейшн на поезд до Манхассета. Дядя Чарли удивился, увидев, как я вошел в дверь «Пабликанов» через неделю после того, как уехал в Йель.
— Кто-то умер? — спросил он.
— Никто. Мне просто нужно было увидеть доброжелательные лица.
Он указал пальцем мне на грудь. Мне сразу стало легче. Затем дядя Чарли потянулся за джином. Я нахмурился.
— Нет. Джин я больше не пью. Пожалуйста. Как насчет виски?
Дядя испуганно посмотрел на меня. Менять напитки? Немыслимое нарушение протокола «Пабликанов». Но он видел, что мне плохо, и не стал усугублять ситуацию.
— Что случилось? — спросил он, наливая.
— Проблема с девушкой.
— Давай выкладывай.
Он подвинул ко мне стакан, будто двигал слона по шахматной доске. Я коротко обрисовал ему ситуацию, опустив необдуманные слова о женитьбе.
— Она меня просто вышвырнула. Заявила, что у нее сплин.
— Что это значит, черт возьми?
— Думаю, это «нервы» на идише.
— Она еврейка?
— Нет. Ей просто нравятся слова.
Мужчина в красно-черной охотничьей куртке и оранжевой охотничьей шапке подсел ко мне.
— Эй, панк! Как дела на фронте?
— У его девушки сплин, — ответил ему дядя Чарли.
— Мне очень жаль.
Я рассказал Охотнику свою историю с того момента, как встретил Сидни, и до того, как мы расстались. Пока дядя Чарли обслуживал других клиентов, я также признался Охотнику в своем неуклюжем предложении руки и сердца.
— М-да, — протянул тот. — М-да, м-да,
— Какой?
— Твой друг, который встречался с этой телкой. Он-то знает, что ты ее трахнул?
— А. Мой друг. Ну, ты знаешь, она ему не особо-то нравилась. Они просто встречались. Ничего серьезного.
— Нет, — возразил Охотник. — В этом-то и дело. Телки приходят и уходят, и сплин у всех бывает. Но ты переспал с девчонкой друга. Ты нарушил кодекс. Это нужно исправить.
— Мне кажется, ты меня не понял, — сказал я.
Я взглянул на дядю Чарли в поисках поддержки, но он показал пальцем на грудь Охотника.
24
ОТЕЦ АМТРАК
Сплин у Сидни прошел, но это послужило мне уроком. Я стал меньше говорить и больше слушать. Я продолжал любить ее отчаянно и неистово, но старался поменьше об этом распространяться.
Я также пытался серьезно заниматься, но из-за Сидни мне приходилось тяжелее, чем когда-либо. Я не мог сосредоточиться. На лекциях и семинарах, когда профессор рассказывал про Беркли и Юма, я всматривался в пространство, представляя себе лицо Сидни. Услышав аплодисменты, я понимал, что лекция закончилась и пора возвращаться в свою комнату, чтобы снова сесть на подоконник и думать о Сидни.
Она породила замысловатый парадокс. Если бы я мог добиться ее любви, то стал бы тем мужчиной, которым мечтал стать, подавая заявление в Йель. Но я не мог завоевать ее, не закончив университет, а чтобы сделать это, мне нужно было перестать бесконечно думать о ней и готовиться к занятиям, — замкнутый круг. Сидя в библиотеке и пытаясь изо всех сил сосредоточиться на трактате Ницше «По ту сторону добра и зла», я поднял глаза и увидел Джедда Редукса. Мы не виделись с тех пор, как Байяр поймал меня на краже рубашки. Джедд предложил мне сигарету «Вантидж».
— Ты на днях не с Сидни, случайно, шел по Йорк-стрит? — спросил он.
— Да.
— И вы с ней?..
— Да.
Джедд откинул голову назад и открыл рот, будто собирался закричать, но не издал ни звука.
— Ну и повезло же тебе, сукин ты сын.
Он дал мне прикурить серебряной зажигалкой, которая выглядела так, будто его прадед пользовался ею в траншеях Первой мировой войны. Мы закурили.
— Серьезно, — добавил Джедд. — Повезло тебе. Повезло, повезло, повезло.
Мы разглядывали стены, заставленные книгами. Он выпустил кольцо дыма, которое повисло над моей головой, как лассо.
— Повезло тебе, — еще раз повторил он.
В конце второго курса удача не покидала меня. Я сдал все экзамены, хотя и с трудом, и мы продолжали встречаться с Сидни. Не просто встречаться. Она сказала мне, что порвала со всеми мужчинами в своей жизни, что теперь она только со мной.
Я уехал на лето в Аризону, а Сидни отправилась в Лос-Анджелес на курсы начинающих режиссеров.
