провода повесили трубку.
39
РЕДАКТОР
В ту же весну я снял эмбарго на общение с матерью, которое сам же на себя наложил. Я снова стал регулярно звонить ей из отдела новостей. Она никогда не спрашивала, почему я перестал звонить и почему вдруг начал делать это снова. Мама понимала все еще лучше, чем я, и продолжила наше общение с того же места, на котором оно оборвалось, ободряя меня и давая мудрые советы. Иногда я цитировал ее в баре — не уточняя, что это ее слова, — и ребята восхищались моей мудростью.
Продолжай писать, говорила мама. Продолжай стараться. Может быть, если я забуду про ляп с Келли, в «Нью-Йорк таймс» тоже про него забудут. Я следовал ее совету, потому что не мог придумать ничего лучше.
Каждую неделю на страницах о недвижимости «Таймс» печатали невразумительный раздел «Если вы планируете жить в…». Каждое воскресенье рассказывалось о новом городе, и я предложил написать обзор о Манхассете. Редакторы кивнули в ответ, и несколько недель я носился взад-вперед по Пландом- роуд, расспрашивая людей о своем родном городе. Мне приятно было вновь почувствовать себя репортером, и я с удовольствием узнавал новое о городе, где вырос, как, например, то, что братья Маркс приезжали туда специально, чтобы напиться. Однако, когда я сидел со своими записками в отделе новостей, на меня находил больший ступор, чем когда я пытался написать роман про бар. Меня преследовал голос Стивена Келли-младшего, и я маниакально проверял и перепроверял написание каждого слова и имени и не мог сдвинуться с первых двух абзацев. В конце концов тихим воскресным днем я взял статью с собой в «Пабликаны» и сидел с Мейпзом, шлифуя слова, пока тот полировал медные буквы. Я написал статью в баре, поэтому, наверное, последним словом в ней было «Пабликаны».
Статья вышла в апреле 1989 года. Когда в тот вечер я вошел в «Пабликаны», меня ждал Стив. Он подошел ко мне, и лицо его было необычно красным. Мне показалось, что он выглядит взбешенным. Может быть, я неверно написал название бара?
— Джуниор! — закричал он.
— Да?
Он улыбнулся мне своей самой замечательной улыбкой Чеширского Кота, которую приберегал для близких друзей и больших побед в софтболе, и заключил меня в объятия.
— Какой же ты молодец! — сказал он.
Я увидел свою статью, расстеленную на стойке, придавленную бутылкой «Хайнекена» как пресс- папье.
Не считая краткого упоминания о баре, статья была тривиальной: достаточно сухой обзор Манхассета — школ, цен на дома и все такое. Но Стив вел себя так, будто я написал «Поминки по Финнегану». Он сказал, что у меня «индивидуальный писательский стиль», и я отступил назад, понимая, что это один из самых лучших комплиментов Стива. Стив любил слова. Это сказывалось и в том, с какой тщательностью он выбирал название для бара, в тех прозвищах, которые он нам придумывал, и в той публике, которую привлекал бар: рассказчиков с хорошо подвешенными языками, любителей травить байки и авторов цветастых небылиц. Также, — может быть, больше всех остальных мужчин — Стив уважал газеты и был счастлив видеть, что про его бар написали в «Таймс». Я ненадолго отвлек его от вторых «Пабликанов», умирающих «Пабликанов», которые почти обанкротились. Он был так мне благодарен, так добр, что я увлекся и рассказал Стиву, что однажды надеюсь написать о «Пабликанах» роман.
Он ответил с таким же энтузиазмом, как моя мать, когда я впервые объявил ей об этом почти на том же самом месте в баре. «Угу», — сказал он. Его реакция озадачила меня, и, вспоминая о ней позже, я подумал, что, может быть, Стив считал, что «Пабликаны»
Да и вообще, решил я, мало ли о чем еще думал Стив.
Редакторам понравилась моя статья про Манхассет, но не настолько, чтобы забыть мои прошлые грешки. Мне сказали, что мое дело скоро рассмотрят и примут окончательное решение. Соберется секретная комиссия, которая раз и навсегда решит, подходит ли Джей Ар Морингер на должность корреспондента «Таймс». Чтобы помочь им в принятии решения, я должен был в письменном виде ответить на один- единственный вопрос: «Почему у выпускника Йеля хромает орфография?»
Боб Полицейский покачал головой, когда я рассказал ему об этом унизительном задании. Я подумывал о том, чтобы написать секретной комиссии письмо с использованием нескольких тщательно отобранных слов из трех букв, каждое из которых будет написано без ошибок, но он сказал мне держаться до конца и делать все, что попросит секретная комиссия. «Пока что медленно, но верно, — сказал он, — твой мяч катится в лунку».
Как-то поздно вечером, когда я работал в отделе новостей над письмом в стиле «Простите, что я такой идиот», мне позвонила Бебе, моя университетская подружка — любительница баров, единственная из моих друзей, которая «встречалась» с Джей Ар Магвайером. Она пригласила меня выпить в баре на Бродвее, который нам обоим нравился. Когда я вошел, она обняла меня и предложила:
— Давай напьемся!
— Без вопросов.
Мы заказали мартини. Его подали в стаканах, которые были большими, как перевернутые клоунские колпаки. Бебе рассказала мне последние сплетни про однокурсников. Я спросил про Джедда Редукса. Она недавно видела его на вечеринке, и он выглядел великолепно. Рассказывая, она одним глазом следила за барменом. Как только наши стаканы пустели наполовину, она делала ему знак принести еще по одной.
— Ого, — сказал я. — Я сегодня не ужинал. Скоро упаду под стол.
Бебе попросила бармена не обращать на меня внимания и продолжать приносить мартини.
Когда я допил свой третий мартини, она качнулась вперед и спросила:
— Ты пьян?
— О господи, да.
— Хорошо. — Бебе качнулась назад. — Сидни выходит замуж.
В человеческом теле двести шесть костей, и внезапно я ощутил каждую из них. Я посмотрел на пол, потом на ноги Бебе, потом на бармена, который стоял, сложив руки на груди, сузив глаза и изучая меня внимательно, будто Сидни заранее предупредила его, что произойдет.
— Лапушка, я не знала, стоит ли говорить тебе, — произнесла Бебе сквозь слезы.
— Нет, ты правильно поступила. Расскажи мне все, что знаешь.
Она знала все. Она выведала это у подруги лучшей подруги Сидни. Сидни выходила замуж за парня из трастового фонда.
— Они уже назначили дату?
— В выходные на День памяти павших на войне.
— Хорошо. Этого достаточно. Больше я ничего не хочу знать.
Мне захотелось заплатить по счету и сбежать в «Пабликаны».
В пятницу перед Днем памяти я сортировал копии в отделе новостей, думая о Сидни и о том, как пережить следующие семьдесят два часа. Когда я поднял глаза, передо мной стояла секретарша редактора, отвечавшего за программу тренинга.
— Он тебя искал, — сказала она, указывая карандашом в сторону стеклянного кабинета редактора.
