40
СЕКРЕТАРЬ
Я взял в «Таймс» неделю выходных и заперся у себя в квартире. Выходил я дважды в день — позавтракать в греческом ресторане Луи и в сумерках отправиться в «Пабликаны». Остальное время я сидел в трусах, пил пиво и смотрел старые фильмы с Кэри Грантом по черно-белому портативному телевизору. Никогда я не был так благодарен за свои две комнаты над рестораном. Я больше ничего не имел против шума и того, что Далтон приходит вздремнуть на моей кровати, когда меня нет дома. При всех ее недостатках эта квартира была моим домом, поэтому для меня стало тяжелым ударом, когда Дан и Далтон сообщили мне, что расширяют свою практику и им понадобится больше места. Взяв в качестве платы несколько книг, Боб Полицейский помог мне переехать обратно к дедушке.
Дом был переполнен — тетя Рут и двоюродные сестры снова жили там, — но я сказал себе, что все не так плохо. Я сэкономлю деньги на аренде. Буду в нескольких шагах от «Пабликанов». Смогу чаще встречаться с Макграу, который на лето приедет из Небраски. Мы снова будем спать в одной комнате.
Самое приятное заключалось в том, что Макграу наконец-то мог официально пить спиртные напитки. Законодательство штата Нью-Йорк сделало все возможное, чтобы держать Макграу подальше от «Пабликанов», поднимая планку минимального возраста, с которого разрешается потребление алкоголя, каждый раз, когда приближался его очередной день рождения. Но в 1989 году законодатели остановились на возрасте двадцать один год, позволив Макграу, которому только что исполнился двадцать один, спокойно приходить в бар. В его первый же вечер дома, через неделю после того, как я снова переехал к дедушке, мы понеслись в бар, съев перед этим одну из желеобразных бабушкиных запеканок и побрызгавшись одеколоном. Я придержал дверь для Макграу.
— После вас.
— Нет, после вас.
— Пожалуйста.
— Я настаиваю.
— Сначала взрослые, потом красивые.
Мы вошли вместе, бок о бок. По бару пронеслись приветственные выкрики.
— Смотрите. Кто. Пришел.
— О боже, — сказал Атлет. — Плаванье для взрослых закончено. В бассейне детское время.
Мужчины вытащили банкноты из своих стопок и стали махать ими дяде Чарли. Напоминало налет на банк.
— Племянники! — воскликнул дядя Чарли. — Вас угощают все.
Мужчины закидали Макграу вопросами. Как твоя рука, силач? Как прошел сезон? Трахнул какую- нибудь фермерскую дочку? Макграу отвечал на каждый вопрос гладко и четко, будто давал пресс- конференцию в раздевалке. Я отступил в сторону, ушел в тень. Макграу был звездой в Небраске, и все знали, что он установил университетский рекорд по количеству сыгранных матчей за один сезон, в которых участвовал в качестве питчера. Дядя Чарли хотел знать все подробности этого рекорда. Сколько матчей? Каков был предыдущий рекорд? Дядя Чарли сказал, что через три года Макграу станет профессионалом. Его возьмут в Высшую лигу и заплатят крупный бонус, он купит себе спортивную машину, будет мочить игроков низшей лиги, и вскоре мы все будем встречаться в «Пабликанах», чтобы сесть на поезд и ехать на стадион «Шиа» смотреть, как Макграу косит нападающих низшей лиги.
Несмотря на оказанный теплый прием, мужчины, казалось, не совсем понимали, что делать с этим новым Макграу. Как и я, они и гордились им, и побаивались одновременно. Они то дурачились с ним, будто ему все еще было десять лет, то обращались с ним почтительно, будто он был их королем. Иногда мне казалось, что сейчас они сплетут ему корону из вишен и соломинок. Атлет прошел через минные поля в Ку Чи, Боб Полицейский уворачивался от пуль в Бруклине, Шустрый Эдди пикировал на землю со скоростью сто пятьдесят миль в час, но в ту ночь они все отошли на задний план из-за Макграу, потому что профессиональный бейсболист — это вершина успеха. Мужчины уважали бы Макграу больше, только если бы он собирался стать чемпионом по боксу в тяжелом весе.
Никто не обнял Макграу крепче Стива. Он закричал, когда увидел Макграу, и побежал к нему, как линейный защитник к защитнику поля. «Только посмотрите, каким большим стал этот пацан!» — завопил Стив. Стив всегда любил Макграу. Его звонкий смех всегда приводил Стива в восторг, а летом 1989 года смех был жизненно необходим хозяину «Пабликанов». Он с ума сходил от беспокойства. Многие мужчины говорили о том, как много Стив пьет. А чтобы люди в «Пабликанах» заметили, сколько ты пьешь, нужно было пить действительно много.
Стив не только поприветствовал Макграу, но и принял в клуб больших мужчин. Будучи сам большим мужчиной, Стив любил других больших мужчин, и то, как легко ему было с Макграу, наводило на мысль о родстве душ и превосходстве больших мужчин. Я — мужчина средних габаритов, но, стоя в тот вечер рядом со Стивом и Макграу, Атлетом и Бобом Полицейским, Вонючкой и Джимбо, я чувствовал себя травинкой среди сосен.
Стив спросил Макграу, приходится ли звезде спорта посещать занятия. Макграу побледнел. Я люблю учиться, сказал он. Он говорил о своей учебе, о том, что читает со страстью, как будто защищаясь, что напомнило мне Боба Полицейского. «В этом семестре я прочитал „Шум и ярость“, — сказал Макграу. — Всю книгу. Это тяжелая книга. Запутанная. Например, эпизод, когда Бенджи засекает, как Кэдди занимается сексом на подвешенной к дереву шине. Профессор вызывает меня и спрашивает: „Как вы думаете, что означает эта сцена?“ Я сказал ему: „Секс на качелях из шины — нелегкое дело“, и профессор заметил, что никогда не слышал подобного толкования Фолкнера».
Развернулись две параллельные дискуссии, одна про Фолкнера, другая про шины со стальным ободом.
А что, Фолкнер был алкашом, а? Мне давно пора поставить зимние шины на мою «Шеви». Все писатели — не дураки выпить. Почем сегодня новые шины? Может, мне тогда писателем стать, если все, что для этого требуется, — бухать. Тебе нужно сначала читать научиться, а потом уже писать, Придурок. А что вообще означает это название — «Шум и ярость»? Мне кажется, я видел «Мишлен» со скидкой. Макграу говорит, это из Шекспира. Если там все время трахаются на шинах, может быть, книгу нужно было назвать «Шум и „Файрстон“?»[101] Как «Файрстон» мог так запросто присвоить строчку Шекспира? Ты хотел сказать «Фолкнер». А я что сказал? Ты сказал «Файрстон», Эйнштейн. Это было бы неплохим псевдонимом — Файрстон Эйнштейн. Если ты когда-нибудь попадешь в программу защиты свидетелей, сможешь взять себе такое имя. Он не присвоил строчку Шекспира — это литературная
«Это из „Макбета“!» — чуть не закричал я, но мне не хотелось быть низкорослым ботаником, разглагольствующим о Шекспире. Мужчин волновал Макграу, а не Макбет, поэтому я курил, страдал и помалкивал.
Когда коронация завершилась, Макграу нашел меня в другой части бара, где я разговаривал с Бобом Полицейским.
— Так вот, мужик приходит на свою яхту, — начал Боб Полицейский, — и видит трупы, привязанные к моей полицейской лодке, и кричит: «Эй, ты, на какую наживку ловишь?»
Мы с Макграу рассмеялись. Боб Полицейский пошел сделать взнос в фонд Дона, и Макграу спросил, что нового в моей жизни. Я рассказал ему о своих злоключениях, начиная с инцидента с Господином Соленым и опровержения про Келли и заканчивая свадьбой Сидни и моим несостоявшимся повышением.
— Жестоко, — сказал Макграу. — Особенно Сидни. Она твоя Дейзи Боннон.
— Бьюкенен.
— Не важно.
На меня произвело впечатление, что Макграу читал «Гэтсби», запомнил сюжет и ссылается на него. Он сказал, что у него тоже есть своя Дейзи, девушка в Небраске, которая играет с его сердцем. Она так
