устроившиеся на работу в «Лорд энд Тейлор». И как минимум дюжина из них работала медсестрами «скорой помощи» в Норт-Шор. Также было много студенток университета и выпускниц, которые жили с родителями, пока не подыщут квартиру в городе. К последним относилась и Мишель.
У нее были угольно-черные волосы и теплые карие глаза с щепоткой корицы в центре. Ее голос был более прокуренным, чем сам бар, и от этого звучал сильнее ее самой, ведь она к тому же была застенчива. Она скромно пятилась при виде дяди Чарли, а потом поворачивалась и бесстрашно дразнила меня за мои «одолженные» подтяжки и галстуки. Мне очень нравилась Мишель. Мне нравилось, как она беззвучно смеется — ее рот открывался за пару секунд до того, как раздавался звук. Мне импонировала ее улыбка, которую в прошлом тысячелетии назвали бы томной. Мне нравилось, что я всю жизнь знаю ее семью — мы с Макграу играли в Малой лиге с ее старшим братом. Уже после нескольких свиданий у меня появились большие надежды по поводу нашего зарождавшегося романа — даже после того, как Мишель призналась, что один раз переспала с Макграу.
— Ты и Макграу? — удивился я. — Это невозможно.
— Мы были в седьмом классе, на вечеринке. Пили ром и… молоко, кажется?
— Да. Узнаю Макграу.
Мишель была совершенством. Лучшей девушкой Манхассета. Мне нужно было отдать ей всего себя, направить всю свою энергию на то, чтобы завоевать ее, но я не мог стать мужчиной, которого она заслуживала. После Сидни и нескольких неудачных попыток кем-то ее заменить я сомневался, что до сих пор верю в романтическую любовь. Моей единственной целью в отношениях с женщинами было избежать очередного обмана, что означало оставаться отчужденным и уклончивым, как сама Сидни. Кроме того, я не знал, что делать с такой женщиной, как Мишель, — преданной, доброй, искренней. Ее добродетель наткнулась на мой опыт и заниженные требования.
Я держал Мишель на расстоянии, одновременно встречаясь с женщиной с сильно накрашенными ресницами, которая была одновременно осторожной и независимой — то, что доктор прописал. Когда бар закрывался, она ловила мой взгляд из другого конца помещения и поднимала вверх большие пальцы с недовольным видом. Если я опускал большой палец вниз, она пожимала плечами и махала мне рукой на прощание. Если я поднимал большие пальцы вверх, она соскакивала с барной табуретки и поспешно выходила из бара, а я присоединялся к ней через пять минут у входа в греческий ресторан Луи. Когда дамы с пальцами не было, я безуспешно флиртовал с высокомерной английской няней, которая разговаривала как Маргарет Тэтчер и втягивала меня в долгие дискуссии о битве при Гастингсе и адмирале Горацио Нельсоне. Меня напрягал ее акцент, к тому же я не разделял ее страсть к британской истории, но я был очарован ее белой фарфоровой кожей и сапфировыми глазами. Также я сходил на несколько разочаровавших меня свиданий со студенткой последнего курса университета, которая славилась своим богемным отношением к гигиене. Волосы у нее были спутаны, одежда мятая, ноги грязные. Я не обращал внимания на ее неопрятность из-за других подкупающих качеств — мощного интеллекта и завораживающих грушеобразных грудей. Когда она сказала мне, что пишет диплом о морской жизни Нью-Йорка, я немедленно привел ее в «Пабликаны» и представил Бобу Полицейскому. Она поведала Бобу Полицейскому о том, что плавает в реках и бухтах, а он рассказал ей, что там всплывает.
Когда она в первый раз вышла в туалет, Боб Полицейский отвел меня в сторонку и возбужденно заявил:
— Я не могу поверить, что ты нашел телку с сиськами, которая к тому же разбирается в рыбе!
А вот Атлету моя девушка не понравилась. Он приказал мне немедленно расстаться с Рыбной Королевой.
— Почему?
— Она слишком… умная.
Я усмехнулся.
— Ну, как знаешь.
Через несколько часов я лежал с Рыбной Королевой на полу, слушая голос Синатры.
— Почему ты так любишь Фрэнка Синатру? — спросила она.
Никто никогда не задавал мне подобного вопроса. Я попытался объяснить.
— Голос Синатры — это внутренний голос большинства мужчин. Это парадигма мужественности. В нем есть сила, к которой так стремятся мужчины, и уверенность в себе. Но тем не менее, когда Синатра страдает, когда у него разбито сердце, его голос меняется. Не то чтобы уверенность исчезает, просто под уверенностью проявляется уязвимость, потому как Синатра полностью обнажает душу, что мужчины делают редко.
Довольный своим объяснением, я сделал музыку погромче. Звучали ранние записи Синатры еще с Томми Дорси.
— Он тебе всегда нравился? — спросила Рыбная Королева.
— Всегда.
— Даже в детстве?
— Особенно в детстве.
— Интересно. — Она провела пальцем по волосам, наткнувшись на узел. — Я хотела спросить. Твой отец оставил что-нибудь после себя, когда твои родители разошлись? Фотографии?
— Моя мать выбросила все фотографии.
— Одежду?
— Он оставил несколько водолазок. Что-то в этом роде. Хлам.
— Что-нибудь еще?
Я закрыл глаза.
— Помню какие-то итальянские кулинарные книги с красными пятнами соуса на обложках.
— И?..
— Помню большую стопку старых альбомов Сина… — Я повернул голову.
Рыбная Королева смотрела на меня печально, но с гордостью, почти с торжеством, будто угадала развязку детектива, прочитав первую страницу.
— Вот именно. У тебя была причина.
Должно быть, я стал слушать Синатру, когда не мог найти голос своего отца по радио.
Я встал и начал ходить по комнате.
— Я все испортила?
— Ты хочешь сказать, что как психотерапевт вынула из меня болезненные для меня признания? Нет.
Почти всю ночь я лежал без сна, а утром распрощался с Рыбной Королевой навсегда. Кто знает, до какой еще неприятной правды она докопается в следующий раз? Единственным досадным моментом было то, что мне пришлось рассказать об этом Бобу Полицейскому, который надеялся чаще встречаться с Рыбной Королевой. Но когда я объяснил ему, что произошло, тот понял. Боб Полицейский верил, что все, что покоится на самом дне гаваней нашей души, должно всплывать лишь тогда, когда придет время, само по себе.
Я поблагодарил Атлета за предупреждение и извинился за то, что не доверял ему.
— Встречайся лучше с дурочками, — сказал он. — Встречайся с дурочками, пацан.
Он сказал это полушутя, но в тот момент я решил перестать звонить Мишель. Я решил, что для Мишель будет лучше, если я уйду из ее жизни. Я не мог предложить ей больше, чем зря потраченное время. Она заслуживала самого лучшего, а я не заслуживал никого лучше своей жестикулирующей дамы.
Вскоре после того, как я принял решение насчет Мишель, мы выпивали вместе с Далтоном и его новой девушкой. За стойкой стоял Питер, который читал страницы моего романа. Я заявил Питеру, что, хотя его редакторские навыки улучшаются, мое мастерство как автора становится все хуже и хуже. Вообще, все из рук вон плохо, сказал я ему. Питер стал говорить что-то ободряющее, но я как сомнамбула пошел к телефонной будке и набрал номер Сидни.
Было два часа ночи. Трубку взял мужчина. Парень из трастового фонда? Я молчал. Я слышал его дыхание. «Кто это?» — раздался вдалеке голос Сидни. Я собирался попросить к телефону Сидни, а потом спеть «Смешной мой Валентин». Я был достаточно пьян и достаточно смел, но не уверен, что пение — лучший способ вернуть Сидни, и пока уверенность и уязвимость боролись в моей душе, на том конце
