Монтескье сразу же понял, если Лесдигьера потянут к ответу, то, стараясь выгородить себя, тот расскажет, как он, Монтескье, бездумно оголил границу у графства Шароле во время ложной тревоги, а затем не бросился в погоню за гугенотами у моста Ла-Шарите, как советовал ему Лесдигьер, а стал дожидаться подхода Таванна, что и позволило гугенотам оторваться на значительное расстояние, а потом и вовсе скрыться за стенами Ла Рошели.
О том же думал и Таванн. Ведь Лесдигьеру ничего не стоит сказать, что вместо обещанных полторы тысячи солдат Таванн выделил им меньше тысячи. А когда сообщит, сколько времени они с Монтескье дожидались Таванна, то сразу станет ясным, что маршал особенно не торопился, в противном случае он смог бы догнать гугенотов у Пуатье или Сен-Максана. Дело в том, что солдаты маршала с его молчаливого согласия рассредоточились по деревням и занялись откровенным грабежом местного населения, ибо давно уже не получали положенного жалования и были голодны. На самом же деле их деньги лежали в сундуке у Таванна вот уже десять дней и вряд ли когда-нибудь перекочевали бы в карманы солдат.
И они оба, Таванн и Монтескье, тут же рьяно бросились в защиту Лесдигьера. По словам Монтескье выходило, будто бы затея с дозорным отрядом — дело рук его самого. Он не забыл рассказать о том, как католики Бургундии, вопреки желанию Лесдигьера, посылали своих людей за помощью к нему в отряд и как ни один из них не вернулся обратно, что и послужило причиной промедления в соединении отрядов обоих капитанов. Скорее всего, именно среди них были шпионы. Он упомянул также о том, как Лесдигьер рвался переправиться через Луару и броситься в погоню за Конде, но он, Монтескье, решил не рисковать людьми и дождаться подхода основных сил.
Таванн также постарался отвести подозрения от Лесдигьера, уверив собравшихся, что именно он, Лесдигьер, послал своих людей к нему за помощью, а также назвал имена тех, по чьей преступной халатности было упущено столь драгоценное время, когда Монтескье давно мог быть рядом с ним, и они бросились бы за беглецами.
— Ну вот! — вскричал Карл. — Я так и думал, что мсье Лесдигьер рьяно несет королевскую службу и совершенно невиновен, несмотря на недружелюбные высказывания не которых в его адрес. Полагаю, так думают все собравшиеся. Не правда ли, господин кардинал? Но, глядя на ваше лицо, можно подумать, будто вы только что побывали в руках у Демошареса.
Кардинал что-то пробормотал в свое оправдание, но его уже мало кто слушал. В конце концов, присутствующие уверились в полной невиновности Лесдигьера, и только Карл Лотарингский продолжал хмуриться.
Наконец, когда допрос был окончен, Екатерина сказала:
— Господин Монтескье, мы не снимаем с вас вины за содеянное, и отныне вы будете находиться под строгим наблюдением маршала де Таванна. Только героическим поступком во славу римско-апостольской веры вы искупите свою вину, и, когда это случится, мы снимем с вас все подозрения.
— Что же я должен сделать для этого, ваше величество? — пролепетал Монтескье.
— Убить одного из вождей гугенотов и принести нам его голову! — воскликнул Карл Лотарингский. — В противном случае вас неизбежно ждет наказание вплоть до отсечения головы. Вам понятно, капитан?
— Монсеньор, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть ваше доверие!
— Ступайте, господа, — махнула рукой Екатерина, — и помните, что король ждет от вас героических поступков во славу святой веры.
Оба раскланялись и вышли. Таванн тут же подозвал к себе одного из офицеров:
— Девальт, вы немедленно отправитесь в Бургундию. На дороге вы встретите всадника; убедитесь, что он едет в Осерр и Отен, и убейте его! Потом возвращайтесь, завтра мы выступаем на юг.
Офицер взмахнул шляпой и исчез.
— А потом? — спросил Монтескье. — Что будет потом?
— Это уже не ваше дело, капитан. Я буду действовать через своих людей. Вы же думайте, как лучше исполнить поручение, данное вам кардиналом. Это в наших интересах, как вы понимаете.
— Я убью этого Конде! — воскликнул Монтескье, сжав кулаки. — Клянусь крестом Иисуса, я убью его, мсье!
— Похвальное стремление, капитан, — криво усмехнулся Таванн, — но сначала доберитесь до него.
Когда Таванн и Монтескье ушли, кардинал продолжал «наступать» на Лесдигьера, ибо этот человек давно уже не давал ему покоя.
— Чего ради эти двое его защищают? — заговорил он. — Уж не думаете ли вы, государыня, что он и в самом деле столь чист, как они пытаются убедить нас?
Королева долгим взглядом посмотрела на него:
— А почему бы мне так и не думать, ваше преосвященство? Всем известна ваша давнишняя неприязнь к этому молодому человеку, вот вы и ищете теперь повод обвинить его в вероломстве. Прошлое давно забылось, сейчас он католик, добрая половина королевства ежедневно меняет веру, чего же вы хотите от него?
— Но задумывались ли вы над тем, что послужило причиной к такому шагу с его стороны?
— Лесдигьер искренне любит своего короля и его семейство и, не желая конфликта с ними, а также заботясь о своей будущей карьере, сменил вероисповедание. Что же тут странного, господин кардинал?
— Причина его отхода от прежней религии совсем другая, — настаивал кардинал. — Он собирался жениться на своей любовнице, у которой убили мужа, но, не будучи католиком, не мог этого сделать. А узнав, что она обладает большим состоянием, доставшимся ей по смерти мужа и родного дяди, он тут же принял мессу и женился на ней.
— Ну и что же? — пожала плечами королева. — Вам застит глаза его теперешнее богатство, что вы так ополчились на него? Быть может, вы мечтаете прибрать его к своим рукам?
Карл де Гиз не сразу нашелся, что ответить. Наконец выдавил из себя:
— Мои помыслы лишь о чистоте веры и устранении греховных мыслей и побуждений у некогда заблудших, но вновь обращенных в лоно римской церкви…
— Вы считаете это греховным побуждением? — рассмеялась Екатерина. — Да на его месте так поступил бы любой дворянин нашего королевства, включая сюда и вас, ваше преосвященство, или я не права?
Кардинал покраснел, голос его задрожал:
— Мадам, я не настолько глуп, чтобы, забыв о своем духовном сане, жениться на одной из фрейлин принцессы Дианы!
— Ну-ну, не сердитесь, — улыбнулась королева-мать, — это была всего лишь шутка, не более.
— Мадам, мне, как вашему министру, оскорбительны подобные высказывания в мой адрес, и я прошу вас в дальнейшем почтительнее обращаться с кардиналом Карлом Лотарингским.
— Что?! — королева вскочила с места, глаза ее засверкали гневом. — Да как вы смеете! Вы забываетесь, ваше преосвященство! Вы здесь только потому, что я этого хочу. В отличие от вас, я — принцесса Французского и Флорентийского домов и законная правительница этого государства, утвержденная самим папой!
— Государыня, я не хотел вас обидеть, — уже мягче ответил кардинал. — Я хотел лишь сказать, что мне неприятно ваше обращение с моей особой…
— Вы будете терпеть его до тех пор, пока мне и королю это будет угодно. В противном случае Его величество король Франции вас не держит!
— Кажется, настала пора прекратить вашу перепалку! — воскликнул король, стукнув по столу канделябром. — Стыдитесь, господин кардинал, и вы, матушка… ведь мы здесь не одни. — Он намекал на кардинала Бурбонского и герцога Немурского.
— Мы можем поклясться, что ничего не видели и не слышали, сир, — поспешно заверили оба.
— Теперь я обращаюсь к вам, сир, — произнес Карл Лотарингский, глядя на короля. — Меня все же беспокоит та легкость, с которой господин Лесдигьер стал католиком. Здесь что-то нечисто. Не мог он из-за денег, которых у него и так предостаточно, изменить вере своего отца.
— Вы опять об этом? — повернулся к нему король, и лицо его вспыхнуло гневом. — Какого черта вам
