самого управляющего, на долю же Шомберга и Матиньона выпало по паре противников.
Фехтовать верхом на лошади, да еще одному против троих одновременно, было нелегко, и Лесдигьеру, вероятно, пришлось бы туго; это было совсем не то, что драться стоя на земле. Но ему помог один из крестьян, тот, кто заговорил с ним первым. Едва один из солдат повернулся к нему спиной, как он, ловко и сильно взмахнув косой, рассек его надвое, воскликнув при этом:
— Это тебе за Жана!
Теперь стало легче, и Лесдигьеру уже ничего не стоило заколоть одного из нападавших, весьма посредственно владевшего оружием. С Ла Комбом пришлось повозиться, но зато финал превзошел все ожидания: голова управляющего, все еще продолжавшая удивленно таращить глаза, будто цветок одуванчика слетела с плеч своего хозяина и покатилась по полю, потом ткнулась носом в ямку меж двух комьев земли, да так и застыла.
В следующую минуту общими усилиями было покончено и с остальными.
Когда шум драки утих, друзья спешились, вытерли лезвия шпаг об одежду убитых и вложили клинки в ножны.
Крестьяне, молча в страхе, глядели на них, не зная, что сказать, на что решиться. Все они были добрыми католиками, но к этому их принудила церковь, застращав вечными муками ада. Им было все равно, какую религию исповедовать, и если бы священник приказал, они молились бы Святой Деве так же, как и католики на лик Мадонны. Но они никак не могли вообразить, что дворяне вот так просто, из-за невзначай брошенного слова, из-за различий в вероисповедании могут за какую-то минуту-другую перерезать друг другу глотки. А то, что эти трое вступились за них, — в это просто не верилось. Да когда же это было, чтобы дворяне вступались за крестьян, которых они всегда только грабили и убивали? Но видно, и среди дворян есть справедливые и благородные люди.
Крестьяне стояли и выжидательно смотрели на своих спасителей. Что же теперь будет? Ведь о происшедшем здесь сразу же узнают и всех их тотчас перевешают!.. Этим-то что, вскинутся в седла — и поминай, как звали. А они?.. Что будет с ними?
Ответа не знал никто.
— Черт знает, в каком веке вы живете, похоже, вы отстали в своем развитии столетия этак на два, на три, — нарушил молчание Лесдигьер.
— К сожалению, в этих районах еще существует крепостной уклад, — заметил Шомберг.
— Пора бы уж вам, друзья мои, — обратился Лесдигьер к крестьянам, — становиться самостоятельными держателями земли — цензитариями. Поделите графское поле и заберите себе, а ему платите ренту. А нет — так разбегайтесь отсюда в другие провинции, а ваш граф пусть сам засевает свое поле и давит виноград.
Крестьяне понуро молчали, недоуменно глядя из-под косматых бровей на говорившего с ними господина. Для них он был человеком из другого мира, того, о котором они краем уха слышали, но ничего не знали, а потому и не мечтали туда попасть.
Глядя на их разинутые рты, Лесдигьер улыбнулся и кивнул в сторону их поля:
— Теперь убирайте свой хлеб и ни о чем не беспокойтесь, никто вас не тронет, потому что никому не придет в голову, что это ваших рук дело. А завтра вы пойдете на господское поле и будете, как ни в чем не бывало сеять на нем зерно. Не вздумайте никому рассказывать о том, что здесь произошло, иначе всех вас перевешают, а деревню вашу сожгут.
Крестьяне в знак понимания дружно закивали, а потом, указывая на убитых, спросили:
— А с ними, что нам делать, добрый господин?
— Закопайте их на кладбище, ибо убитые были все же христиане. Но не вздумайте брать что-либо себе из их одежды: по ней вас легко найдут. Их оружие утопите в болоте и не забудьте обшарить их карманы. Деньги и драгоценности, которые вы найдете, возьмите себе, они помогут вам скрасить ваши безрадостные дни. Но не зовите священника на отпевание: он сразу же поймет, в чем дело.
Крестьяне заволновались:
— Как же без отпевания? Христиане же…
— У вас наверняка имеется свой сельский пастор, позовите его.
— Да ведь он гугенот!
— Вот и отлично, тем больше причин у него молчать обо всем, когда вы скажете ему, что убитые — католики.
Крестьяне переглянулись и снова согласно закивали головами. Потом один из них спросил:
— А с лошадьми, что нам делать, господин?
Наступило молчание. Теперь переглянулись дворяне.
— Лошадей оставлять нельзя, — сказал Матиньон, — их сразу же обнаружат и поймут, что они — не рабочие клячи, а резвые скакуны.
— Верно, — поддержал его Шомберг. — И продать их бедняги не смогут: их тут же начнут допытываться, откуда эти кони? Конечно, они не будут знать, что сказать и на первом же допросе выболтают наши имена. И вот тогда король потребует у адмирала ответа.
Лесдигьер повернулся к крестьянам:
— Лошадей мы заберем с собой. Вам они без надобности, если вы хотите сохранить собственные жизни, а заодно и наши. А теперь прощайте; оставайтесь с миром и да поможет вам Деметра.
— Да пребудет Бог и вечная благодать с вашими милостями во веки веков, — проговорили крестьяне и низко поклонились.
Когда они вновь подняли головы, на том месте, где стояли всадники, только пыль клубилась, постепенно оседая.
Когда друзья выехали на перекресток, там уже поджидала их группа всадников с борзыми и охотничьими трофеями.
— Уж не заблудились ли вы, господа? — спросил один из них. — Мы ведь трубили, и вы нам ответили. Что задержало вас в пути?
— Ничего особенного, — ответил Лесдигьер, — просто Шомберг свалился с лошади и вывихнул ногу. Пришлось подождать, пока боль немного утихнет, — и он выразительно посмотрел на друга.
Охотники дружно рассмеялись:
— Ай-ай-ай, капитан Шомберг, как же это? Вы, такой искусный наездник, и вдруг — упасть с лошади!
— Представляете, — воскликнул Шомберг и заулыбался, — моей кобыле вздумалось провалиться передним копытом в какую-то яму, совершенно не заметную на тропинке. Ноги у нее подкосились, она упала, а я не удержался в седле и… И кому это, черт возьми, понадобилось выкопать там яму, да еще и присыпать ее ветками, ума не приложу.
— Ничего, бывает, — согласился с ним охотник. — Сельские жители порою выкапывают такие ямы, в которые попадается мелкий зверь, например лиса.
Неожиданно всадник повернул голову и увидел целый табун чужих лошадей, да еще и под седлами.
— Посмотрите, господа, каких прекрасных лошадей привел с собой Матиньон! Прямо берберийские скакуны! Но, клянусь тиарой папы римского, да пребудет он в аду гостем Вельзевула, что лошади мадам Д'Этамп заслуживают большего внимания, нежели эти.
— Почему вы так решили? — спросил один из охотников.
— Потому что им ежедневно читает проповеди пастор герцогини, а эти, сдается мне, кроме мессы ничего и не слыхали. А ну-ка, скажите-ка нам, Матиньон, откуда у вас эти лошади? Ведь уезжали вы на трех, а вернулись на десятерых.
И снова весь отряд дружно рассмеялся этой шутке, в том числе и сам Матиньон.
— Кстати, — добавил всадник, лукаво улыбаясь, — почти все они, по-моему, забрызганы чьей-то кровью.
— Поверите ли, — пожимая плечами, ответил Матиньон, — но проезжая мимо одной из балок, мы увидели там вот этих самых лошадей, мирно пасущихся на лужайке. Ну а вам всем, разумеется, известно о моей страсти к лошадям. Разве же мог я проехать мимо, тем более что никакого хозяина поблизости и в помине не было и совершенно не у кого было спросить, чья это собственность. А поскольку я не люблю
