— Принцы не прощают оскорблений, мсье аббат, — зло ответил Анжу, — какой бы давности они ни были и сколь ничтожной ни казалась бы, на первый взгляд, обида. Посмотрим, так ли хорошо умеет он нынче держать шпагу в руках, как на поединке с Линьяком или пять лет назад при Жарнаке и Монконтуре. Ей-богу, вот прекрасный случай высмеять его перед всем двором, уничтожив при этом его самого либо развенчав миф как о мастере шпаги. Идите, Ла Моль, и если вы сумеете надлежащим образом выполнить мое поручение, я награжу вас перстнем.
— Уже иду, принц, — поклонился Ла Моль и направился к дверям.
— Ну, а мы с вами, господа, — довольно заулыбался Месье, — продолжим беседу, которая кажется занимательней и весьма поучительной. Давайте поговорим об изъянах, коими страдают некоторые дамы, и о прелестях, коими обладают остальные. По этому поводу хочу рассказать вам одну весьма любопытную историю, произошедшую со мной однажды, когда я под видом незнакомца проник в спальню мадемуазель де Руэ.
Один из слушателей неожиданно поднялся. Герцог недовольно посмотрел на него:
— Что-нибудь случилось, господин Брантом?
— Прошу прощения, принц, но мне надо выйти на несколько минут по весьма срочному делу.
— Что еще за дело такое? И это в то время, когда я собираюсь угостить вас такими пикантными подробностями, до которых вы большой охотник!
— Я не задержусь долго, монсиньор, всего несколько минут.
— Ну идите, идите, — махнул рукой Месье, — так и быть, я приберегу детали до вашего возвращения.
Глава 6
Венерины поля любви, или нравы придворного общества французского короля второй половины XVI века
Брантом собирался предупредить Лесдигьера, что тот становится жертвой заговора и что его собираются подло обмануть, но не успел. Едва он вышел за двери, как тут же увидел, что Ла Моль уже подходит к Лесдигьеру и Шомбергу, стоящим в отдалении у колонны и беседующим о чем-то с фрейлинами королевы.
Он понял, что ничего уже изменить нельзя, не вызвав при этом недовольства брата короля, чьи планы он собирался нарушить, постоял немного, наблюдая, как Ла Моль начинает оживленно рассказывать что-то, и стал глазами искать Бюсси. Как и следовало ожидать, тот стоял неподалеку, находясь в центре внимания группы фрейлин, окружавших его.
Вздохнув и подумав, что это судьба, и пусть будет все так, как предначертано свыше, Брантом вернулся в покои герцога Алансонского.
Короля Наваррского, действительно, позвала к себе Екатерина Медичи, и его дворяне стояли в коридоре, ожидая выхода своего монарха. Лесдигьер и Шомберг, оставив остальных слушать стихи Агриппы Д'Обинье, отошли и заняли место, откуда хорошо было видно все придворное общество, собравшееся в галерее.
Минут через пять к ним подошли с обворожительными улыбками две фрейлины и загородили всю картину.
— Фи, господа, — сразу же затараторила одна, — как не стыдно отдаляться от общества в то время, как оно говорит только о вас. А еще уверяют, что гугеноты общительны и галантны. Как можно быть таким букой, господин Лесдигьер, ведь, насколько мне помнится, вы никогда не избегали женского общества и всегда были окружены толпой поклонниц. Или вы с тех пор изменили своим привычкам?
— А вы, господин Шомберг, — горячо поддержала другая, — разве записались в монахи, что не желаете обращать внимание на дам, которые хорошо вас помнят и недоумевают о причине нашего столь холодного отношения?
Друзья одновременно подумали об одном и том же — кажется, это было то самое, о чем предупреждала их Диана Французская. Однако явно показывать своего безразличия не следовало, это вызвало бы у королевы-матери подозрения в тайном замысле гугенотов, не расположенных вести себя весело и беззаботно, и они приняли игру, не желая показывать, что о них уже позаботилась жена маршала де Монморанси.
— С тех пор утекло много воды, сударыня, — легко улыбнулся Лесдигьер, — а ведь вкусы и привычки каждого человека с течением времени либо меняются, либо совсем исчезают. Этому немало способствует отношение к протестантам короля и вдовствующей королевы, а также всех католиков, находящихся здесь, которые, услышав крики «Бей!», готовы перерезать и передушить половину Франции.
— Ах, — печально вздохнула одна, — мы разделяем ваши огорчения, господа, но разве король виноват? Всему виной его святейшество, это он послал сюда своих клевретов, и они одурманили короля, напоив колдовским зельем.
— А заодно, — в тон ей прибавил Шомберг, — не забыв напоить этим же настоем добрую половину католиков Франции. С каких это пор, спрашивается, в Ватикане стали заниматься черной магией и изготовлением колдовских зелий, в чем обычно обвиняют гугенотов? И как это могли несколько папских посланцев за такой короткий срок опоить все королевство?
— Ах, стоит ли придираться к словам, мсье Шомберг? — защебетала фрейлина, — Ужасно, до чего вы стали несносны, а ведь раньше вы никогда не заговаривали с дамами о политике.
— Мы и сейчас не говорим, сударыня, — с иронией ответил Шомберг, — и все, что вы слышали, всего лишь шутка. Никто и не думает обвинять короля, а если у кого-то и осталась злоба, то она давно прошла, ведь король публично попросил прощения у всех гугенотов Франции, а истинных зачинщиков смуты принародно казнил. Не правда ли, Франсуа?
— Ну, разумеется, — кивнул Лесдигьер. — Случилось это, помнится, на Гревской площади в славном городе Париже, и мятежниками были объявлены господа де Брикмо и де Кавань, оба протестанты.
— А коли так, то нечего дуться на весь свет, расскажите-ка нам лучше, с какими дамами приходилось вам встречаться в последние годы, и как вы проводили время? Ведь не станете же отрицать, что у каждого из вас было множество любовных приключений, и что о подвигах во славу Венеры вы думали чаще, чем о битвах на полях Марса?
— Вы полагаете, сударыни, что об этом стоит рассказывать совершенно незнакомым людям и выставлять себя, таким образом, если не на посмешище, то, прошу прощения за неудачное сравнение, этаким Купидоном, стрелы которого неотразимы и всегда ранят женщин прямо в сердце?
— Смотря где оно расположено, — игриво заулыбалась вторая фрейлина. — У многих оно не в груди, как у остальных, а значительно ниже.
Шомберг усмехнулся и покрутил ус.
— А вы полагаете, — удивленно продолжала первая, — что этого не следует делать? Сразу видно, что либо вы провинциалы, либо давно не были при дворе. Да ведь только этим здесь все и занимаются. Что, например, произойдет на следующий день, если этой ночью мы уединимся где-нибудь и проведем ее вчетвером?
— Что же произойдет на следующий день? — озадаченно спросил Шомберг.
— А то, что наутро я буду рассказывать, как провела ночь с вами или, к примеру, с вашим другом. А вы станете рассказывать, как провели ночь со мной или с моей подругой и какие у нас достоинства или недостатки. Таким образом, весь завтрашний день о нас будут говорить, и мы будем в центре внимания двора. На следующий день в этой роли выступят другие.
— А если мы не захотим рассказывать? — заинтересовался Шомберг.
— Тогда с вами никто не станет разговаривать, и вы окажетесь не то что в центре внимания, но вообще вне общества. Вас не поймут, а если и будут говорить, то только дурное.
— Странно, раньше это не было в моде… Значит, такое общество, в котором находимся сейчас мы, вы считаете вполне порядочным?
Фрейлина хмыкнула и передернула плечиками:
