нерадивому арабу — поставщику наркотиков:
— Что ты за дурь притащил? Это дерьмо, а не дурь! Мой друг выкурил все за два дня, то, что мы с ним выкуривали за две недели, — и всего только три дня не подходил к телефону!!!
— Однажды в детстве я провалился в полынью, — рассказывал Айнер, — а неподалеку стоял человек, и его шок обуял. Я пытаюсь выбраться, лед обламывается. Я ему говорю: «Слушай, сделай что-нибудь, придумай, палку протяни, прохладно ведь…» А он стоит, окаменелый. В общем, когда я выбрался и пошел — он так и остался стоять. Он там и сейчас стоит, я уверен…
Тишков Леня попросил, чтобы на Эйфелевой башне, когда он там будет снимать Луну, никого не было, а то это нарушит все обаяние…
Ему обещали.
Ольга Осина — Лёне:
— Как вам Тим? Он ведь совсем юный, неопытный…
— Ну и хорошо, — отвечает Леня. — А то что бы мы с ним были два замшелых гриба…
На острове Ситэ промозглой ночью Тим Парщиков — Тишкову в плащике и шляпе:
— Так, встали, голову ко мне лицом, еще чуть правее, чуть-чуть, много, обратно, руку — вытянули пальцы, корпус подальше от мусорного бака, так, замерли, — снимаем дублик. Звезда в руке — выше, замерли, снимаем, дублик… Еще разок. Замерли. Ой, тень эта мне не нравится на лице — побежала, замерли. Ниже голову, еще ниже, много, замерли, снимаем. Что-то контрастно, смена объектива, салон меняем, диммер, диммерим, смотрим. Еще разок…
Ночь, ветер ледяной, безлюдная набережная. Держу Луну с обратной стороны, чтоб она не шлепнулась в Сену, пока починяют генератор, он постоянно барахлит, обнимаю ее и думаю:
«Кормилица ты наша!..»
— Да, летней ночью на Ситэ не поработаешь! — сказала Ольга. — Тут бы сидели рыбаки, сновали водяные крысы, здесь бы гуляли, ебались, вообще было бы некуда приткнуться…
— Но что это? — спросила Маша Заволокина, наша добровольная помощница, дочь Лёниного друга. — Мне показалось, что в реке блеснула огромная сияющая рыба!..
— А помните у Альбера Камю, — говорит Ольга, — Калигула все звал Луну: «La lune! La lune! Je vous aime…»
— Он не был шалуном, — отозвался Айнер. — У него была глубокая страсть к Луне.
Ночью снимаем, утром Тишков и Парщиков отсматривают снимки.
— Как говорит братва — выхлоп есть? — спрашивает Айнер.
Ольга Осина:
— Айнер, он бандит. Поэтому он такой вежливый, с юмором, приветливый…
В Челюскинской за столом Тишков познакомился с пожилым художником. Тот спрашивает:
— Как вас зовут?
— Леня.
Он:
— И меня — Леня.
— Леня! — окликнул его Тишков. — Я…
Тот окаменел.
— Ну, знаете, все-таки Леонид Яковлевич…
— А! Хорошо, — сказал Тишков. — А меня Леонид Александрович.
Несколько дней Леонид Яковлевич бродил угрюмый, ни с кем за столом не разговаривал. Потом приходит на обед и говорит:
— Я думал несколько дней и нашел компромиссный вариант: ЛЕОНИД!!!
Анна Генина рассказывала нам с Бородицкой, как холодной снежной зимой директор Поганкиных палат из Пскова привез их с итальянской слависткой в Псково-Печорскую лавру. К ним вышел настоятель отец Александр, благодушно вступил в беседу, вдруг опустил глаза, увидел, что обе женщины в брюках, и, не сходя с места, предал их анафеме.
— В аду будете гореть! — грозно сказал отец Александр.
— Аня, я правильно поняла, — в ужасе зашептала итальянка, — что он сказал…
— Да, он сказал, что мы будем в аду!.. — подтвердила Аня.
Бородицкая — мгновенно:
— И ты не ответила ему: «Там и встретимся!»?
Моя сестра Алла:
— Значит, вы летите в Рим и Венецию? Ну? Пусть земля вам будет пухом!.. Ой, то есть…
На один день мы с Леней оказались в Венеции. Вечером шли по узким переулкам и мосткам через каналы, глядели на дощатые островерхие ставни, глиняные горшки на подоконниках с цветущей лавандой и геранью, добрались до моста Риальто, и нам открылся дивный пейзаж. По каналу плыли гондолы с гондольерами разных видов и мастей. Петь они уже не пели, а просто ворочали веслом. Улочки запружены туристами. И все-таки мне захотелось прокатиться на гондоле с Леней в закатных сумерках.
— Еще не хватало! — сказал Тишков. — Взгляни на эти лица! Наверняка здесь матери говорят своим детям: «Учись, сынок, а то гондольером будешь!»
— А вон — в очках, седоватый, интеллигентного вида…
— Так это, наверное, русский физик! НИИ закрыли, он приехал в Венецию и стал гондольером.
Старый гондольер чуть не столкнулся с молодым — что-то прокричал ему.
— Наверное: «Куда гребешь, салага?» — решил Леня.
Забрели в закоулочек под мостком, а там стоят рядом два допитых стакана с трубочками и одна пара тапок — резиновые «вьетнамки».
— Они вместе пили, рассорились, — сказал Леня. — Она ушла, а он утопился.
Перед отъездом из Венеции в Милан Тишков заглянул в гостиницу к искусствоведу Виталию Пацюкову, куратору его итальянской выставки, тот уже ушел, и Леня оставил у портье для него картинку: Даблоид плывет на гондоле с веслом.
И подписал:
«Дорогому кураторе В Италию».
У Пацюкова Виталия в Риме приключилось какая-то незадача со штанами. Он спрашивает: нет ли у меня ниток и иголки.
— Так давайте я вам зашью? — предложила я.
— Ни в коем случае! — ответил Виталий. — А то однажды у меня сломалась ширинка. Я на Арбате, и вдруг такое приключилось. А у меня друг живет неподалеку, у него жена не работает — я к ней кинулся. Вот она пришивает мне новую молнию, а я сижу без брюк на кухне, мы с ней разговариваем. Вдруг —
