там целый клад.
Еще он и кабачок туда закопал. И полиэтиленовый пакет с морковью.
— Сегодня Лемешеву сто лет! — объявила Люся. — По телевизору выступала его жена. «А поклонницы вам не досаждали? — спросила ведущая. — Про сыр была какая-то история?..» «Конечно! — та ответила. — Их звали сыроежками. Однажды Лемешев пошел в Елисеевский магазин и купил там сыр. Вот они все кинулись покупать этот сыр! Поэтому их прозвали сыроежки». Такую хреновину, — возмущенно сказала Люся, — про Сергей Яковлевича рассказывает!
Писатель Валерий Воскобойников вспоминал, как в питерском журнале «Костер» готовили к публикации повесть Юрия Коваля «Пять похищенных монахов». А в этой повести, кроме всего прочего, сообщается о том, что в городе Карманове делают бриллианты.
Вдруг в цензуре задержали тираж. Воскобойников побежал разбираться.
Ему объясняют:
— Нельзя называть город, где производят бриллианты.
— Да это придуманный город, — объясняет Валерий Михайлович. — На самом деле такого города нет!
— А бриллианты?
— И бриллиантов нет!
— А вы можете написать расписку, — спросили Воскобойникова, — что тут все выдумано от первого слова до последнего?
— Могу.
Так вышел «Костер» с «Пятью похищенными монахами» Коваля.
— Особенно я люблю бездонные произведения, — говорил Коваль. — «Чистый Дор» или «Куролесова»… «Куролесов» пока не окончен. Может быть, я еще одного нахулиганю.
Позвонила Люсина подруга: сын ее зовет с племянницами в Африку. А ей 89. Что делать?
— Даже и не думай, — сказала Люся. — Даже не думай! — с жаром повторила она. — …Бери девочек — и лети!
Люся — мне:
— Господи! Танец живота! Зачем тебе это надо — корячиться? Лучше бы пошла в Школу Айседоры Дункан!..
Лев:
— У нас новая консьержка — ее, видимо, проинструктировали спрашивать незнакомых людей: куда вы идете? Но не сказали, когда они идут — в дом или из дома. Теперь, когда я выхожу на улицу, она меня спрашивает сурово: «Куда вы идете?»
— Уж если ты выходишь рано утром — так только на похороны… или на рожденье, — сказал мой сын Сергей.
— Уже, наверное, только на похороны.
— А между прочим, зря!
Поэт Яков Аким на утреннике, посвященном его шестидесятилетию, сказал:
— Вот, ребята, как быстро летит время, просто поверить не могу, что мне уже пятьдесят!
— Записывай, — Леня сказал по телефону, — тебе для твоего романа. На Савеловском вокзале, на столбе висит объявление: «Нашел в электричке шаманский бубен с колотушкой». Звоните — и телефон…. Представляешь? Какой-то шаман забыл в электричке настоящий шаманский бубен…
Юра Ананьев — дрессировщик медведей и разного другого зверья — был универсальным драматическим актером. На сцене «Уголка Дурова» он создал настолько точный и колоритный образ Владимира Леонидовича Дурова — с усами, лихо загнутыми кверху, в камзоле с большими карманами, набитыми печеньем и вафлями, рубашке с кружевным воротником, атласных шароварах по колено, шелковых чулках и золотой бабочке, что казался достовернее самого Дурова.
Юра был Дедом Морозом — от Бога, и если новогодний Саваоф и впрямь существует, то это исключительно Юрин типаж.
Он мог принять любое обличье и всегда попадал «в яблочко», ничего случайного, каждая деталь костюма, грима — работала на образ.
Как-то я звоню ему:
— Юр, привет, как дела?
— Ужасно, — сказал он. — Сижу, гримируюсь под Нелюдя. Режиссер поручил мне роль Нелюдя, а как он выглядит — понятия не имею…
Я — Люсе, нежно:
— Ты моя Полярная звезда…
— А вы — мой Южный крест, — отвечает Люся.
Леня в Уваровке:
— Мы тут под елками встретились, три мужика — я, Миша и Женя, и все про груши говорили, про грибы. Поговорили минуты три и разошлись. Они про помидоры стали говорить, а мне это было неинтересно.
Наш сосед Женя долго и старательно прививал грушу к рябине и в конце концов добился успеха! У него народились маленькие горькие груши.
Женя — бывший милиционер. Лев кому-то его представил:
— Женя — наш большой друг, он нам лук сажал.
— Что «лук»! — сказал Женя. — Я людей сажал!
Летчик-испытатель Марина Попович поведала мне, что многие очевидцы, попавшие к инопланетянам, дружно отмечали — те совсем лишены эмоций. Может быть, это были роботы, неизвестно, в общем, они называли людей «животные с эмоциями». И очень удивлялись: «Как вы — с такой бурей эмоций — не уничтожили еще друг друга?..»
— Не понимают, — сказала Марина Лаврентьевна, — что у нас тут все равно торжествует любовь!
Куда-то мы ехали на поезде и остановились ночью в Гусе-Хрустальном. Нижнюю часть окна закрывали шторы, а верхняя была открыта. Вдруг за окном чудеса сияющие поплыли по воздуху — честейшие Херувимы и славнейшие без сравнения Серафимы…
Я:
— Леня! Леня! Что это???
А это пришли работники хрустального завода продавать на станцию свои изделия в три часа ночи.
— Ну, как ты жила без нас все это время? — спрашиваем мать мою Люсю, вернувшись из дальних
