Но для гарантии я решила отдельно поговорить с молодой женой, мамой Ксюши. Миловидная женщина вежливо и сдержанно обсудила со мной проблему грядущей адаптации дочери к детскому коллективу, проявила стандартную для современной мамы интернет-компетентность в вопросе детских аллергий и… неожиданно бурно разрыдалась после того, как я случайно упомянула то самое демократичное воспитание — мечту и вожделенную цель главы семейства. Я застыла в недоумении, потом попыталась остановить бурный поток, потом просто дала чашку с водой и пачку носовых платков.
Отрыдавшись, женщина не стала молчать.
— Мы все больные от этой его демократии, — горько сказала она. — Больные в самом прямом смысле — у Вани второй год фурункулы по всему телу, у меня астма впервые после детства обострилась, Ксюша по ночам кричит и до сих пор в постель писается. Сейчас я вам расскажу, как это выглядит, и вы все поймете. Каждый вечер после ужина мы собираемся за круглым столом (он его специально купил: круглое — это для равенства, по королю Артуру). Низко над столом висит лампа под абажуром — он говорит, что это создает уют, но лично мне напоминает фильмы про допросы в гестапо и КГБ.
Наша задача — рассказать, как прошел день, и обсудить планы на завтра. Виктор высказывается последним, так демократичнее. Мы должны говорить не только о событиях, но и о чувствах, это необходимо — муж слышал об этом на каком-то корпоративном тренинге. Ваня стеснительный парень, ему вообще трудно говорить о себе. Ему нравится девушка в институте, но он скрывает отношения с ней, чтоб папа не стал «докапываться». Девушка обижается, она думает, что он стыдится ее (она приезжая, живет в общежитии) и потому не приглашает домой. Витя настаивает, чтобы Ваня говорил подробно. Ксюша к этому времени уже почти спит, ее будят и стыдят, что она не слушает брата. Потом мы с Ваней слушаем, что Ксюша ела на завтрак и кто ее обидел в детском развивающем центре. У меня одно чувство: поскорее бы это кончилось. Виктор честно рассказывает обо всех своих делах. У него хорошая речь. Мне кажется, что я смотрю сериал или читаю Карнеги. Потом еще планы. Тут Ксюша засыпает, а Ваня начинает мучительно врать…
Еще его первая жена. Она у него работает, они ровесники, много лет прожили вместе, она понимает его как облупленного и крутит им, как захочет. Он во всем с ней советуется, ездит к ней, говорит, мы цивилизованные люди, у нас демократия, я гоже могу встречаться с кем хочу, а ко мне даже подружки из колледжа перестали ходить, потому что он с ними тоже беседует, они его боятся… Вы можете с ним поговорить?! Только не выдавайте меня!
Слезы снова вскипают на глазах бедной «мученицы демократии». Я кое-как успокаиваю ее и договариваюсь о встрече с ее мужем.
Не сразу, но удается убедить «горе-демократа», что его позиция в семье не имеет с настоящей демократией ничего общего. Неожиданную помощь всей компании оказывает Иван. Собравшись с духом (и побуждаемый, по всей видимости, своей девушкой), он выходит на разговор с отцом и отказывается участвовать в иезуитских семейных сценках, подобных описанной выше. Некоторое время бизнесмен переживает «предательство» родных, а потом приходит опять и спрашивает: где же найти золотую середину? Выясняем, что золотая середина существует лишь в мечтах человечества, а ему самому разумно быть тем, кем он, собственно, и является — сильным главой семьи, принимающим все важные решения, опорой и защитой для молодой жены, не слишком самостоятельного сына и маленькой дочери. Частные решения следует оставлять на усмотрение домашних, быть по возможности великодушным к их слабостям (сильному лидеру это позволено) и не вникать в мелочи. «Боги не суетятся» — процитировала я. По всей видимости, это как-то уравновесило Шекспира, и бизнесмен ушел, удовлетворенный собственными планами грядущего самоусовершенствования. В его семье воцарился мир.
Глава 17
О ранней детской одаренности
— Кусает, бьет всех подряд, может швырнуть, чем под руку подвернется. Никакого сладу с ней нет…
— Вы — мама Светы?
Сидящей напротив меня девушке я не дала бы больше восемнадцати. Свете Габдурахмановой, которая из угла хмуро смотрела на меня маленькими черненькими глазками, уже исполнилось три.
— Нет, слава Аллаху. Я — старшая сестра. Несколько лет назад сама к вам приходила, когда с папой ругалась. Вот теперь решила Светку привести. Вдруг поможет? Матери-то не до того…
— А почему матери не до того?
— По хозяйству она.
— Большое хозяйство?
Может, они на ферме живут? К нашей поликлинике каким-то странным образом отнесли Авиагородок и пару пригородных деревень.
— Приличное, — усмехнулась девушка. — Детей много нарожали.
— Сколько ж вас?
— Шестеро. Все девчонки. Светка — последыш.
Да, действительно. Ситуация быстро стала понятной. Нормальная татарская семья. Очень хотелось мальчика, наследника. Теперь в небольшой квартире четыре девочки-подростка. От их конкурентных склок, сплетен, вражды и коалиций — только что искры не летят. Света родилась с довольно большим отрывом от сестер — последний шанс. Все ждали сына и братика. Не получилось. Света начала защищаться и нападать практически с рождения. Сейчас от нее все стонут — даже отец.
Оба родителя работают. Иначе детей не прокормить.
— А в садике как?
— Так же. Дерется, кусается. Но не сама. Только если к ней лезут.
— А что она делает, когда никто не лезет? (Хотя попробуй уединись в городской малогабаритке с пятью сестрами и мамой по хозяйству! — тут же подумала я.) Как играет?
— Она не играет вообще. Она рисует.
— А что ж вы рисунки-то не принесли! — попеняла я.
Разговаривать со мной Света не хочет («она вообще с чужими почти не разговаривает», — объяснила сестра), играть в мои игрушки не играет, так что рисунки многое могли бы мне показать. Хотя, конечно, какие в три года рисунки…
— У вас бумага есть? Дайте ей побольше, и карандаш… Она вам сейчас нарисует.
Ну ладно, мысленно вздохнула я, пусть ребенок хоть чем-нибудь займется. Положила на столик несколько листов бумаги, поставила стаканчик с восковыми мелками, попыталась показать, как ими рисовать…
— Не надо, — сказала Света, которая как-то внезапно оказалась уже сидящей за столиком. — Я знаю.
Дальше она начала стремительно рисовать. Один лист за другим. Я открыла рот от изумления. Рисунки строго соответствовали возрасту — головоноги, как и положено в три года. Но — какие головоноги! Ничего подобного я еще никогда не видела. Каждому рисунку, прежде чем его отложить, Света давала название. И какое название!
— Боже мой, откуда она их (названия) берет? — воскликнула я, обращаясь к сестре.
— А вы у нее у самой спросите, — посоветовала девушка.
— Света, как ты придумываешь эти названия?
— Они сами приходят, — ответила девочка, продолжая рисовать. Стопка готовых рисунков росла на глазах.
— Вот и дома так, и в садике, — сказала сестра. — Пока бумага не кончится.
— Послушайте, но ведь это… Это надо развивать… Художественная школа… — я чувствовала себя беспомощной.
— Какая школа?! — ребенку три года. Какое развитие? — девочка и так рисует практически при любой возможности. К тому же — работающая мать с пятью детьми…
