— Кто вы?

— Я письмо вам принесла, — женщина достала из кармана конверт, перевязанный черной ленточкой, — вот, возьмите.

— От кого это?

— А Марат Антонович где, не подскажете?

— В Москве. — Она неуверенно взяла странный конверт. — Спасибо. У меня кошелек в доме, подождите…

— Нет, нет, ни боже мой, мне хорошо заплатили.

При этом она, как показалось Надежде Антоновне, невпопад, горько улыбнулась, еще раз взглянула на готовую было зареветь сморщенную куклу, сказала шепотом: «Не надо плакать, маленькая, все будет хорошо, до свидания». Повернулась и, не сказав больше ни слова, побрела к калитке.

Надежда Антоновна, как ни старалась — не вспомнила, где они могли видеться.

Через час, примерно, ей позвонил отец: «Приезжай немедленно — в доме несчастье. Тошу оставь с Нюрой». Она успела спросить: «Что случилось?», но Антон Игоревич повесил трубку.

… После похорон Ксении Никитичны у Надежды пропало молоко.

Несколько месяцев она почти не выходила из своей комнаты, не интересовалась дочерью, мужем, отцом — никем и ничем, кроме Ваганьковского кладбища.

Аркадий Семенович страдал, пытался вмешаться, время от времени приглашал медицинских светил, но те всякий раз благодарно пряча в карманах пухлые конверты только разводили руками: «Ничего нельзя понять: практически здорова».

31 декабря, в день рождения Ксении Никитичны, Надежда Антоновна ближе к вечеру вышла из дома, пешком добралась до кладбища, встретила у могилки новый 1993 год, а вернувшись, завела любимую мамину Эдит Пиаф и всю ночь слушала ее надрывные душераздирающие исповеди.

С тех пор, до дня этой самой злополучной кражи, мало что напоминало в ней убитую горем женщину: постепенно она вернулась к себе прежней — стала чаще улыбаться, вникать в нужды близких…

А тут, после пропажи японских статуэток, слегла.

Полковник Скоробогатов вызвал подчиненных, как обычно, к восьми утра, на следующий же день после возвращения «дела композитора» в его отдел.

— Прошу как можно подробнее и как можно короче: дел невпроворот. Вы когда вернулись из Парижа, Анатолий Борисович?

В рядах четырех сидящих напротив послушников наметилось волнение: по имени-отчеству к своим «угрозкам» полковник обращался крайне редко и означало это всегда только одно: их высочество серчают. Трусс знал за собой «кляксу» — Валентина в приемной успела шепнуть, что полковник накануне ждал его в кабинете до часу ночи, — но рассчитывал выкрутиться.

— Вчера вечером, Юрий Николаевич.

— Никогда не знал, что шестнадцать ноль пять — глубокий вечер.

— Самолет опоздал, Юрий…

— На сколько?

— На сколько опоздал? — доли секунды Труссу хватило, чтобы оценить скоробогатовскую осведомленность. Выгоднее было признаться. Он так и поступил. — Минут на сорок.

Полковник бросил на него короткий взгляд, сказал примирительно:

— В следующий раз обойдемся без клякс, договорились?

— Так точно, Юрий Николаевич.

— Ну слушаю.

— Заботкин Николай Семенович живет в Париже девять лет — с 1999 года, снимает апартаменты на рю Ройяль, продает и покупает все, приоритеты отсутствуют.

— И все-таки?

— Картины, иконы, золото, оружие, черную икру, камни. В 95-м продал девять списанных реактивных самолетов, в 2006-м — танк.

— Где побирается-то?

— В основном в России.

— А не в основном?

— Не установлено.

— Ну девять-то самолетов..?

— ТУ-104. Владивосток, Хабаровск, Петропавловск-Камчатский.

— Понятно. — Скоробогатов записал что-то на листе бумаги. — Дальше.

— Встреча проходила в кафе гостиницы «Кастильон». Вот неполная запись беседы. — Он протянул полковнику миниатюрную магнитофонную кассетку.

— Как понимать «неполная»?

— Официанту не сразу удалось наладить прослушку.

Полковник открыл ящик стола, достал «спичечный коробок», сунул в него кассету. Слышимость была не стопроцентная, но достаточная, чтобы разобрать слова.

«— Будем кривляться? У меня самолет завтра утром.

— Как самолет? Какой самолет? Завтра? Почему? Аркаша, ты говорил — неделю. Что случилось? Аркаша? Аркадий, что случилось?

— Игоря убили.

— Кто? Кто?

— Какая теперь разница? Я тебя предупреждал — Игорь не годится, он на игле.

— Кто, я спрашиваю?!

— Ты его не знаешь».

Собеседники долго молчали, прослушивалась лишь отдаленная иностранная речь, иногда прерываемая всполохами женского смеха. Наконец беседа возобновилась.

«— Когда?

— Вчера.

— Что известно?

— Пока ничего.

— Это плохо.

— Да уж чего хорошего.

— Предмет где? Где предмет?! У тебя?

— Нет.

— Как нет? А у кого? Почему ты молчишь? У кого?!

— Не ори, идиот! Ты думаешь, я зачем прилетел? Любоваться красотами твоего сраного Парижа? Бывшая запросила за вторую триста пятьдесят. Вот остаток. Я вышел из игры.

— Убери карту. Убери, говорю! Наложил в штанишки? Мне твой остаток по хрен. Ты знаешь сколько на кону? Пол-апельсина! У него пятьдесят два капитал, для него это сопли — пятьсот лимонов. На, убери поглубже, девочкам своим конфетки купишь… Тебе что здесь надо, маленький, — он обратился к кому-то по-французски, — что, плохо слышно? Извини, мы будем говорить погромче. На, не шарь сдачу и вали отсюда. Пойдем, Аркаша, этот француз сильно на твоего соотечественника смахивает, не находишь?»

Фонограмма заскрежетала отодвигаемыми стульями.

Скоробогатов перекрутил запись на начало, прослушал еще раз. Обратился к Труссу.

— Вам все понятно?

— Вроде.

— Мне нет. Апельсин — это что? Миллиард, что ли?

— Наверное.

— Первый раз слышу, — признался полковник.

— Некоторые его еще просто «фруктом» называют, — подал голос Ярослав Яшин, — сам слышал, один у другого спрашивает: «Как думаешь, у него сколько фруктов в саду?» А тот отвечает: «Вряд ли, я думаю, там дело лимонами ограничивается».

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату