Беспокойство ее выглядело настолько искренним и сильным, что Мерину пришлось взять ее за руку.
— Нет, нет, не волнуйтесь, ровным счетом ничего, во всяком случае вчера мы с ним виделись — он был в полном порядке.
Лерик еще какое-то время с недоверчивым испугом смотрела на него, затем освободила руку, спросила, как показалось Мерину, нарочито-безразличным тоном:
— Вы с ним виделись? И что?
— Ничего. Побеседовали. Я же расследую эту злополучную кражу, общаюсь с пострадавшими, мне нужно знать как можно больше подробностей. Вот и с вами мы беседуем…
— Ну, я-то не пострадала. К счастью. Меня эта кража ни сверху, ни снизу не… волнует.
— Не скажите. — Мерин старательно не заметил вульгарного двусмыслия последней фразы. — Вы ведь, если, как сами говорите, не оформили разводные документы с Маратом Антоновичем, одна из прямых наследниц немалого состояния. И сыновья ваши. Не знаете, Антон Игоревич не составлял завещания? Девяносто лет все-таки, многие в таком возрасте подстраховываются. Хотите, я наведу справки в адвокатских сферах, моя работа это допускает.
— Да нет, зачем же?! — Она решительно отвергла меринское предложение, подтверждая его неприемлемость для себя болезненной гримаской на личике. — Еще не хватало заподозрить нас с Аммосом в корысти. Мы не нуждаемся ни в каком наследстве.
— Ну и слава богу, ну и гора с плеч, в таком случае вы лицо незаинтересованное и тем более мне важны и интересны ваши суждения, — обрадовался Мерин, — вы мне просто руки развязали. — Он повальяжнее расположился в кресле, закинул ногу на ногу. — Скажите, какие отношения связывают вас с Надеждой Антоновной? Что она за человек? Чем она занимается? Насколько я понимаю — она ведь нигде не работает?
Он помолчал, дожидаясь ответа, Лерик же набрала в рот дыму и сосредоточенно отправляла его в пространство колечками, ему пришлось продолжить.
— Мне довелось прочесть составленную сыном вашим Антоном опись похищенного: там упоминается какая-то ее коллекция китайских фигурок, числом… э-э-э… — он какое-то время напевно растягивал эту букву, пристально наблюдая за Лериком, но та никак не реагируя на его слова бросила непотушенный окурок в пепельницу, — э-э-э, числом… э-э-э… не упомню, да это и не так важно в конце концов. Что это за звери такие? Не прольете свет на темноту моих познаний?
— Сева. — Женщина закинула обе руки за голову и выпятив грудь с громким прихрипом затяжно потянулась. — Возьми соответствующий справочник, открой страницу на букву «н» и найди слово «нэцке» — тебе все станет ясно. Это первое. Второе. Сева, зачем ты передо мной, как говорит один знакомый артист, так выеживаешься? Зачем? Говори проще. Ты меня очень сильно обидел. Даже полным импотентам так вести себя с дамой непозволительно, а ты, я успела заметить, этим недугом пока не страдаешь. Так что формулируй свой вопрос попроще, не тяни резину: лопнет — дети пойдут, и мотай удочки — улова сегодня у тебя не получится. В другой раз, может быть, найдем общий язык. Нет? Не красней, маленький, под «общим языком» я сейчас не на сексуальные игры намекаю. Сексом мы с тобой займемся на твоем совершеннолетии. Пригласишь?
— Непременно и не единожды, — Мерин весело рассмеялся, давая понять, что шутки он понимает. — Тогда последний вопрос. Скажите, вчера вы виделись с Надеждой Антоновной Заботкиной?
Лерик зло на него зыркнула.
— Далась же вам эта Заботкина. Виделась. Именно вчера…
— А сегодня?
Мерину показалось, что она вздрогнула.
— Что сегодня?
— Сегодня вы к ней заходили?
Она достойно справилась с секундным замешательством.
— Сегодня — нет. А вчера я отнесла к ней фамильное серебро и попросила спрятать. Все?
— Спрятать? Зачем? От кого прятать? — Он ужаснулся очень искренне, силясь любым способом заискрить обесточенный контакт.
— От вас, от вас, Сева, от вас, ментюгов прожорливых, от кого же еще прятать. — Она, минуя высокие ступеньки, спрыгнула на траву и походкой стареющей лани направилась в сторону дома. — Эта дорожка выведет вас к калитке, — крикнула издалека.
И уже у самого выхода, у самой собачьей будки, постоялица которой приподняла заспанную морду и беззлобно, скорее для обозначения своего присутствия, рыкнула, у Мерина вдруг — это с ним часто случалось при расшифровке «зарубок» — застучало в висках так, что он даже остановился.
— Лентяйка, как тебя зовут? — обратился он к собаке. — Небось Раймонда? Или Цицилия? А главное — как звали твоего батюшку?
«Откуда она могла знать его, Мерина, отчество? А ведь она назвала его Всеволодом ИГОРЕВИЧЕМ! Значит… Значит заранее узнала, кто ведет следствие. Зачем, если эта кража ее, по ее же выражению, „ни сверху, ни снизу“..? Зачем, Валерик?»
— Так-то вот, — сказал он собаке по имени Раймонда или Цицилия, — значит, с какого-то боку тебя эта кража все-таки волнует. Только интересно вот — с какого?
Та, на этот раз не поднимая головы, вильнула облезлым хвостом.
Проходя через калитку, Мерин увидел въезжающую в ворота поместья темного цвета спортивную «Мазерати» с номерным знаком Т-555-МК, за рулем которой сидел незнакомый ему молодой человек.
К Марату Антоновичу Твеленеву Мерин опоздал, по сравнению с обещанным, минимум часа на два.
Дверь широко распахнулась, как только он поднес указательный палец к звонку. Было похоже, что его ждали, не отрываясь от дверного «глазка».
На пороге стоял сердитый человек в белоснежной рубашке, поношенном черном пиджаке, такого же цвета мятых брюках и тапочках на босу ногу. Не произнеся ни слова, он взял из меринских рук пакет и растворился в полутьме коридора.
Сева по-хозяйски закрыл входную дверь на замок, включил свет, расправил скомканный половичок, тщательно поскреб об него негрязными башмаками. Прислушался. Из кухни — он приблизительно помнил «географию» квартиры — донеслось едва различимое звяканье посуды. Углубляться в чужие пределы без сопровождения хозяина не хотелось, и он приготовился к долгому ожиданию, но Марат Антонович, будучи, очевидно, человеком по природе светским и гостеприимным, тотчас же возник в конце коридора и что-то счастливо пережевывая широким жестом предложил гостю чувствовать себя по-домашнему.
— Проходите, Всеволод, не стойте в дверях, там все готово, я сейчас. — И он опять исчез с приветливой миной на лице.
В кабинете Твеленева действительно «все было готово»: на заваленном бумагами огромном письменном столе с краешку размещались два хрустальных стаканчика, тарелочка с неопределимой беглым взглядом снедью и бумажные салфетки.
Не успел Мерин расположиться в знакомом уже кресле, как в комнате возник сам хозяин, ни в каком приближении не похожий на человека, минутами назад встретившего гостя в дверях: лицо его было занято радужной улыбкой, руки — початой бутылкой водки.
— Ну, рассказывайте, что случилось? Заставлять ждать больного — не гуманно, а я… — он неожиданно принял позу декламатора и процитировал: — «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен! Сам не знаю, откуда взялась эта боль…» Есенина уважаете? Его не убили, я в этом почти уверен, ему просто жить надоело. Он заболел желанием не жить. — Марат Антонович наполнил свой стаканчик, сказал утвердительно: «Вам я не наливаю, вы на работе».
— Совершенно верно, — улыбнулся Мерин, вспомнив свой предыдущий приход.
— Итак, на чем мы в прошлый раз остановились, мой молодой благодетель? — Он смачно, с удовольствием крякнул, зацепил щепотку чего-то с тарелочки, величественно переместился в кресле. — Если мне не изменяет память, мы споткнулись на родословной Антона: чей он сын. Правильно?
— Вроде да… — неуверенно протянул Сева.
