— Кого? — не понял Яшин.
— Частиков.
— Двенадцать? Тогда за Александра Александровича. За Блока. — Погасил он вопросительный взгляд Ивана Каждого.
Они выпили по сто двадцать пять за великого русского поэта и заели поделенными поровну рыбинами.
После этого Трусс пересел за свой стол, сладко зевнул и сказал со строгой укоризною:
— Ну что, и сколько можно чревоугодничать? Завтра в восемь, — он взглянул на часы, — почти сегодня уже на ковер к Скорому, а они все никак с грехом библейским не покончат. Взв-о-о-д, слушай мою команду: кабинет из пищеблока привести в рабочее состояние, я не могу — я старший по званию, Мерин не может — он главный, Яшин просто не может, остается Иван Каждый. Давай, Ваня, тряпку в руки и за дело. Как справишься — звони, я у Морфея.
В подтверждение сказанного он удобно привалился к стене и закрыл глаза.
Надо было как-то начинать подготовку к завтрашней выволочке у Скорого (а в том, что это будет именно выволочка, Мерин не сомневался), и он понимал, что сделать это придется ему: никто из «подчиненных» инициативу на себя не возьмет, хотя бы в отместку за назначение сбора в столь позднее время. Он и решил начать с извинения.
— Я п-почему так поздно п-п-попросил вас собраться… Дело в том, что накануне я договорился по телефону о встрече с Н-надеждой Антоновной Твеленевой — это дочь Антона Игоревича Твеленева, композитора, жена Аркадия Семеновича Заботкина, мать Антонины 3-заботкиной и младшая сестра Марата Антоновича Твеленева…
— А родственников по линии бабушки у нее нет? — Трусс задал свой вопрос, не открывая глаз и не отделяя головы от стенки. — Ты собрал нас в столь необычный час, чтобы поделиться знанием ее родословной?
— Нет, нет, — спохватился Мерин, — п-п-просто я договорился с ней лично, она сказала: «Жду, приезжайте», а, к-когда через пол-часа приехал, ее дома не оказалось, кто-то ее увез, и вот сегодня я узнал, мне ее дочь п-п-позвонила, она ей п-позвонила… Тоша, то есть Антонина п-п-озвонила, я просил ее п-позвонить, п-позвонила и сказала…
Трусс оторвал голову от стены и широко раскрыл глаза:
— Ты что, бредишь? Кто кому позвонил?
— Тьфу, господи, да неважно кто кому п-п-позвонил, просто я узнал, что она будет дома в девять…
— Кто?
— Надежда Антоновна. Надежда Антоновна Заботкина будет дома в девять часов, и я решил п-п- оехать без звонка, мы ведь накануне договаривались о встрече, и я побоялся, что она мне откажет на этот раз…
— Кто?
— Надежда Антоновна.
— Почему?
— А почему мы договорились, а она уехала?
— Ты у меня спрашиваешь?
— У вас.
— Не знаю. Может, ты ей намекал на что-нибудь скабрезное?
— Анатолий Борисович, ни на что я, как вы сами п-понимаете, не намекал…
— Почему ты так думаешь?
— Как?
— Что я сам понимаю, что ты не намекал?
Первым решил втиснуться в диалог Ярослав Яшин:
— Ребята, вы нас извините: мы с Ваней вам не мешаем?
Трусс оживился:
— Не только не мешаете, но обязаны помочь: сегодня без третьей нам не разобраться, так что давай, Ваня, через круглосуточный, Мерин не может, так как, по-моему, немного не в себе, я не могу, как старший по званию, Ярослав Ягударович просто не может и все, так что кроме тебя некому, а разобраться, кто кому звонил и какие говорил скабрезности, надо. — Он достал из кармана крупную купюру, протянул Каждому. — Я сегодня получил взятку от подследственного — угощаю. Кстати, там по одной не дают, две возьми.
Когда за Иваном закрылась дверь, Анатолий Борисович подставил свой стул поближе к Мерину и сказал совсем уж каким-то паточным тоном:
— Да не тушуйся ты так, Севка, мы ж не первый день знакомы. Скажи мне: «Толик!», я скажу:
«Что?», а ты скажи: «Положи прибор на столик», и мы будем квиты. Просто надраться захотелось, есть не сильно приятный повод. Не бери в сознание. Давай, давай дальше. Встретились с этой Заботкиной?
— Встретились, но б-бесполезно: она какая-то запуганная — ничего не говорит. «Серебро вас просили спрятать?» — «Нет». — «На машине увозили?» — «Нет». — «Где сутки находились?» — «Не помню». — «Почему со мной не встретились, как договаривались?» — «Не помню». Бесполезный разговор.
— Может, ее к нам вызвать? Изнасиловать. В смысле — допросить.
— Против нее нет ничего — молчать будет. А у вас что?
— Ну а у меня с Заботкиными, вроде не стыдно рассказать: круг парижского общения младшенького — одни русские, вернее, русскоязычные, там из всех бывших наших намешано, большинство нелегалы, бери голыми руками; последний раз в России был в 99-м, с тех пор ни ногой — есть чего опасаться; но самое интересное — отечественные связи: при Советах был в тесной связке с Модестом Тыно…
— Тыно? — изумился Яшин.
— Да, да, тем самым. Регионы схвачены периферийные, но жирные: Урал, Сибирь-матушка, Якутия, Украиной не брезгует, одним словом, не наш клиент: или на кого-то из СБ работает, или из наших кого прикрывает. А вот братец его — сошка помельче, этот и нас может заинтересовать: какие-то дела с младшеньким своим задумал — в Парижи зачастил. Ну, пленочку-то с их диалогом мы помним, предположения строить можно: итальянку страдиварную умыкнули, фуфлом подменили, пока вроде еще не вывезли, но тужатся — это очевидно, а вот какую следующую ролишку в этой комеди Аркашка- Несчастливцев получил, еще выяснять и выяснять. Он всю жизнь любительской глиптикой прикрывался. — Анатолий Борисович достал пачку сигарет, закурил, спросил укоризненно: — Почему не интересуетесь, что это за зверь такой — глиптика?
Яшин пожал плечами.
— Так это в средней школе в начальных классах проходят, только двоечники и не знают: резьба по драгоценным и полудрагоценным камням. В самых начальных классах.
— Ну то-то же. — Трусс выглядел уязвленным. — Так он из этого предмета начальной школы «крышу» себе смастерил, а на самом деле всю жизнь картишками пробавлялся по-крупному — преферанс, деберц, покер, гастролер, своих «катал» прикармливал, по всему Союзу гулял, а тут, видно, не пошла карта, к родственнику за подмогой ломанул. Ну это-то дело терпит, вернется в пенаты — мы его, голубка, булавочкой в гербарий определим, а вот я намедни твоего подопечного допросил, Твеленева Антона — крепкий орешек, неспелый еще, а удар держит — любой матерый зэк позавидует. Ни с одной стороны, вроде, не замаран, чист, как только что из баньки, покойника спокойней, но вот тут-то моча в голову мне и ударила: интуиция твоя, Севка, сраная меня чуть на тот свет не отправила: ни одной зацепки, ни единого фактика, ничего, а я чувствую твоим мудацким чутьем, что рыло у юноши в говне. Вот прямо твоим чутьем так и чувствую и все тут, ничего не могу с собой поделать, заразная болезнь оказалась эта твоя гребаная интуиция.
Мерин снисходительно ухмыльнулся, сказал, как по плечу погладил:
— А вот как раз в этом случае, мне кажется, вы ошибаетесь: нет там ничего, просто спеси больше, чем гонору, а гонору — чем спеси.
Трусс удивленно вскинул брови:
