Хотя – глупости, конечно! Вскоре после нашей транссибирской охоты наступил мир. Его поименовали «новопермским» – с каким-то скрытым подсмыслием. Пермь, Триас, Юра. «Каждый отличный студент должен курить папиросы; ты, Юра, мал, подожди немного, чертёнок». Всё заново, Юра, всё по-новой.
Ушла в безвозвратное прошлое людоедская Костромская Коммуна, рассыпалась трухой саботажа, кремлёвских интриг, стачек, мелких восстаний. А на обломках взошло что-то новое – кондовое и кичливое, но всё-таки более человечное.
И я не могу не задавать себе – до бесконечности, Юра! – простейший вопрос: а что, если бы в тот памятный день маленький пароходик с контейнером мебели на борту взял курс от Тайшетской пристани не на Тунгусский архипелаг, как ты клялся, а на северо-запад, в обход обских мелей, и потом на запад, к Уральскому побережью, в жадные лапы ТАККовских командармов? Если бы недостижимое для сегодняшнего уровня науки и производства чудо военной техники взгромоздилось на одну чашу весов той бездумной, тухлой войны?
Когда я подхожу к дому, меня встречают визгливые голоса трёх поросят. Нам больше не страшен серый волк, Юра.
Ты сидишь в кресле-каталке у окна. Как всегда, голова чуть склонена набок, а пальцы правой руки словно мнут кошачью холку. Нарисованный волк набирает воздуха в грудь, и на твоих губах дрожит тень будущей улыбки. Ты умеешь дарить надежду, Юра.
– Ван! – вдруг выдыхаешь ты, и это не как всегда, это шажок, ещё один шажок на долгом-долгом пути.
Меня зовут в Кингисепп, деликатно и настойчиво, но ты же знаешь, что я никуда не поеду.
'Александру Владимировичу Селиванову, доценту кафедры вычислительной математики Московского государственного университета» – так начинаются эти вежливые письма. И да, мне приятно ощущать себя этаким обломком империи, осколком ушедшей эпохи.
В конце концов, пока работает связь – спасибо твоим бессмертным друзьям Червяку и Паше Рану! – нет никакой разницы, сижу я в лаборатории нового института или на пустынном тунгусском берегу.
Я приношу разноцветные таблетки, с ладони скармливаю в твой непослушный рот. В природе не существует антиджанкера, и теперь слепой химией мы пытаемся подклеить то, что поломалось у тебя внутри. Ты жадно запиваешь холодной водой и снова говоришь:
– Ван!
В год транссибирской охоты тебе едва стукнуло девятнадцать. Сейчас – нет и тридцати. Юрка, у нас ещё всё впереди!
Когда ты уснёшь, я вытащу из подпола герметичный контейнер из пуленепробиваемого стекла. На его дне – шмат серого пластика величиной с ладонь. Я достану специально припасённую крошечную часовую батарейку и вдавлю её в податливую резиновую мякоть. Ткань оживёт, изогнётся, задрожит волокнами, поменяет цвет, и передо мной окажется лоскут диванной обивки. Простенький гобелен, набитый рисунок – на веточке абстрактного дерева, обнявшись крыльями, поют птицы-неразлучники.
Поправляйся, мой мальчик! Ведь если ты не соврал, а я так хочу надеяться, что ты не соврал, то мы найдём способ приручить волка. И тогда бесчисленные стаи пройдут по изгаженной Земле, вычищая, выскребая, уничтожая разведённую людьми грязь. Изменить мир – ведь ты этого хотел, Юрка?
Изменить мир!
Мы все только это и делаем.
Кресла Тани Т.
I
«Цесарки» переминались на крыльце. Рябые тёмно-серые расклешённые полупальто, чёрные водолазки под горло, легкомысленные бледно-розовые шарфики. Волосы аккуратно убраны под кокетливые стюардесские шляпки. Безликий кукольный макияж.
Та, что повыше и постарше, сверилась с мятой бумажкой в руке и в пятый раз нажала на кнопку вызова. Другая, круглощёкая и круглоглазая, не мигая смотрела прямо в объектив домофона, словно сообщая: Эрик, мы знаем, что вы здесь, и лучше бы вам просто открыть дверь, радушно и послушно.
Часики уже тикают, солдат. Внеплановое посещение – это щелчок пружины, а дальше рычаг срывается с блокировки, и – дзззынь! – Центр социальной реабилитации смыкает за тобой гостеприимные двери.
Эрик бесшумно метался по комнате, стаскивая к разинутому зеву рюкзака всякую мелочовку. Фоторамку с облезлыми краями и сломанной крышкой батарейной секции. Рассыпающуюся от старости замусоленную телефонную книжку. Стопку чёрных футболок и армейских маек защитного цвета. Латунный жетон на длинной металлической цепочке.
Покрывало съехало вбок и задралось, между ним и полом под ножками кровати образовался лоскут чёрной тяжёлой тени. Приподняв рюкзак, Эрик потянул покрывало на себя и расправил складки, чтобы край ткани лёг на пол. Потом на домашнем телефоне выстучал привычный номер.
– Кабинет профессора Даймонда, – голосом, больше подходящим для автоответчика, ответила Ида, нудная и чопорная секретарша.
– Ида, это Умберс. Дайте дока, пожалуйста. Это срочно.
На счастье, у профессора не оказалось клиентов, иначе добиться от секретарши столь необходимого «соединяю» не удалось бы даже под пытками.
– Здравствуйте, Эрик!
– Док, что случилось? Я чего-то не знаю? С каких это пор сотрудники Центра устраивают обход в субботу после обеда?
Шестой звонок в дверь. Плотные шторы на окнах полностью скрывали свет, идущий из квартиры, но «цесарки» явно не сомневались, что им рано или поздно откроют. В кадр на экране домофона попадал бампер и кусок переднего колеса стоящей у обочины «тойоты» – его, Эрика, «тойоты», которой теперь вряд ли удастся воспользоваться.
Даймонд откашлялся.
– Эрик, я думаю, что у них есть хорошее предложение и они решили не ждать начала недели. Сами знаете, мест не хватает, нужно ловить момент…
– Вы сдали меня, да, док?
Не дожидаясь ответа, Эрик нажал на рычаг и сразу же набрал ещё один номер.
– Привет, это Умберс. Не передумал насчёт тачки?
Собеседник неуверенно хмыкнул:
– Две с половиной.
В прошлый раз звучало «три», но на торговлю времени не было.
– Прямо сейчас. Деньги за ключи. Подъедешь под холм, по нижнему шоссе. Заодно подбросишь меня немного.
– Идёт.
Остатки барахла – в рюкзак, рюкзак в кладовку рядом с сортиром. Седьмой звонок. Круглолицая «цесарка» выудила из сумочки мобильник.
Забежав в ванную, Эрик сдёрнул майку, открыл на полную горячую воду, чтоб быстрее запотело зеркало, и окатил из душа голову и плечи. Вытирая волосы, вышел в прихожую и распахнул входную дверь.
– Дамы? – удивление, вежливая улыбка, лёгкое смущение.
Старшая «цесарка» посмотрела на него, как на рыбий корм.
– Эрик Умберс?
– Что же мы в дверях? М-м… Не ждал вас в субботу, но проходите, всегда рад…
Сотрудницы Центра, с подозрением оглядываясь, переступили порог. Обычная холостяцкая берлога, кухня совмещена с единственной комнатой, линолеум в разводах от небрежной уборки, за самодельной занавеской из винных пробок – узкий коридор к санузлу и кладовке. Пара пивных бутылок у стенки холодильника, грязные чашки в раковине.
– Чай, кофе? – хозяин смахнул в угол ворох газет со стеклянного журнального столика, широким жестом обвёл все места, пригодные для того, чтобы сесть, – неаккуратно застеленную кровать и пару пластиковых стульев, будто позаимствованных из уличного кафе.
– Сначала приведите себя в порядок, – с плохо скрываемой брезгливостью предложила старшая
