Еще в прошлом году они выходили в половине восьмого, а теперь приходится в семь. Родион открывает перед мальчиком дверцу. Неестественно мягкая кожа заднего сиденья холодит ноги сквозь брюки. Мотор не требует прогрева.
Мальчика зовут Виктор, но это для него слишком сложно. Ему больше нравится «Витя»: растягиваешь уголки губ и, выдыхая, цепляешь нижней губой за верхние зубы, а потом упираешься в нёбо языком- ложечкой, закрывая дыханию дорогу, и тут же резко выпускаешь воздух через распахнутый рот. Ви-тя!
Их большая чёрная машина слепит всех вокруг белым огнем фар. Витя не любит эту машину, хотя она выше остальных, а из окна видно куда больше, чем было раньше, когда папе еще хватало времени и он сам отвозил мальчика в интернат. В той, старой, на сиденьях были смешные матерчатые чехлы в разноцветных узорах. А здесь – скучная и противная чёрная кожа.
Родион очень аккуратен и предусмотрителен. Он почти никогда не тормозит. В его руках машина ведет себя как большая никого не боящаяся рыба. Она переплывает из ряда в ряд, и все остальные машины рано или поздно остаются позади.
Мальчик прижимается щекой к стеклу. В дрожь мотора вплетается другой ритм – Родион включил свое радио. С каждым тактом зеркало заднего вида чуть подрагивает, и картинка в нём расплывается.
Сонное осеннее солнце светит в лицо, и тень Родиона ползает по сморщенной черной коже. Вите полагается сидеть там, за водителем, на самом безопасном месте, но он всё равно отползает вправо, потому что когда они ездили с папой, оттуда можно было разговаривать. Папа поворачивал лицо к Вите, насколько мог, а глаза скашивал на дорогу.
Родион гораздо лучше тех, что были до него, – Егора, а потом Андрея. Он тоже иногда оборачивается к Вите, пока горит красный, и что-нибудь говорит. Он даже не поленился выучить буквы. Хочешь йогурт, спрашивает Родион обеими руками, но не успевает увидеть ответ, потому что загорается зеленый.
Мальчик, как и положено мальчику, любит машины. Он давно выучил все марки наизусть. Складывает на пальцах разные эмблемы. Хорошо получается «Ситроен» и «Фольксваген», а «Тойоту» никто угадать не может.
Машины очень красивые, особенно когда быстро едут. Веселые люди в тёмных очках смеются, высовывают бронзовые локти из водительских окошек, а их волосы треплет теплый ветер. Но чаще машины стоят на месте или ползут, как манная каша из-под крышки, пока идёт Люсин сериал. И каша потом горькая, пригорелая, а Люся делает большие глаза, садится перед Витей на корточки и медленно-медленно говорит: ты… ведь… не скажешь… маме?.. Мальчик крутит головой – ему жалко Люсю, и не хочется, чтобы её прогнали.
И на Шоссе и на Эстакаде большая чёрная рыба вязнет, запутывается в сетке красных огней, замирает китовой спиной среди машин поменьше. Тогда Витя лезет в ранец и достает из бокового кармашка невзрачную серую игру. Уже не разобрать значков на лоснящихся клавишах, маленький экранчик рябит пятнышками, которые всё время неправильного цвета, а у крышки, где батарейки, отломилась защёлка, там топорщится желтоватый скотч.
Несколько секунд мигает заставка, а потом на экране появляется наполовину заполненный цветными кубиками стакан. Сверху начинают опускаться по одной новые фигурки, и мальчик находит им место внизу, заполняя ряд за рядом.
Рядом с его щекой расплываются прозрачными кляксами крупные дождевые капли. Из-под колес встречной машины поднимается мутный бурун, взмывает над бетонным разделителем и падает Родиону на лобовое стекло. Чтобы посмотреть, как щётки разгоняют непрозрачную жижу, Витя ставит игру на паузу. Родион что-то говорит, но мальчик не видит его губ. Пешеходы поднимают воротники плащей, прячутся под чёрными и клетчатыми зонтами, сосредоточенно прыгают через лужи.
Витя снова включает игру, но случайно задевает запретную кнопку. Родион, не оборачиваясь, протягивает назад слепую руку, слоновьим хоботом тычется Вите в коленки, нащупывает кнопку и нажимает её еще раз. Это «Звук», там еще нарисована лежащая на боку шляпка.
Кубики падают вниз со всё нарастающей быстротой. Мальчик едва успевает перекручивать их так, как ему надо. Пальцы устают, и он снова нажимает паузу.
Родион виляет влево, объезжая полыхающий жёлтыми аварийными огнями грузовик. На мгновение нос соседней машины оказывается как-то очень уж близко к боку чёрной рыбы. Мальчик оборачивается и смотрит, как небритый водитель разевает рот и бьет по середине руля снова и снова. Родион небрежно поднимает правую ладонь. Такого жеста нет на самом деле, но он означает: извини, мужик, я не нарочно. Водитель сзади взмахивает рукой, и этот жест тоже знаком – папу вызывали в интернат, когда Витя так показал Аде.
Мальчик смотрит на приборную панель. Лишь бы не застрять. Вообще-то, Ада не злая, просто очень не любит, когда опаздывают. В салоне тепло, пожалуй, даже слишком. Стекла задней двери запотели. Витя прикладывает к окну ладонь и смотрит сквозь расплывчатую прореху на стянутую инеем жухлую траву, безлистые деревья, чёрные зеркала замерзших луж, белые облака пара, поднимающиеся из выхлопных труб машин, составленных плотно, как кубики в тетрисе.
Наверное, Родион замерз и поэтому включил плюс двадцать четыре. А минуты на часах скоро сравняются с температурой. Витя ёрзает, начинает высовываться между передними сиденьями, пытается узнать место, где они едут. Вроде бы, уже совсем недалеко, но улица замерла. Жёлтые, серые, черные, белые покатые крыши, а между ними – случайные заиндевелые облачка.
Вдруг Вите представляется, что по всем улицам, по всем Шоссе и Эстакадам, в Город скользят разноцветные железные кубики, забивая и забивая последние свободные клетки.
Не волнуйся, говорит Родион губами. Должны успеть. Последний светофор.
Ему хорошо, он доведет Витю до охраны и передаст Аде. А она возьмет Витю за подмышку цепкими птичьими пальцами и потащит в раздевалку. Можно закрыть глаза, и тогда перестанет быть видно, что Ада говорит с таким перекошенным лицом.
Чтобы не думать о времени, мальчик снова включает тетрис. Фигурки появляются всё время не те, которых ждешь. В каждом ряду зияют прорехи, и стакан наполняется почти целиком, вот-вот выплеснется через край.
Чёрная рыба ныряет в сторону, через двойную сплошную, хищным рывком устремляясь навстречу машинам, уже тронувшимся через заветный перекресток.
Голубой зигзаг крутится под Витиными пальцами и едва не цепляет острый пик из нагроможденных кубиков. Еще поворот, и фигурка ложится на место, сжигая сразу два ряда. Чёрная рыба тормозит, чуть не встретившись лоб в лоб с такой же белоглазой хищницей, и сдвигается вправо, впритирку к шарахающейся в сторону малолитражке.
Двадцать четыре. Восемь двадцать четыре. Мальчик не смотрит туда, просто чувствует это внутренними часами.
Вечность спустя загорается стрелка. Родион, скользя шипами по хрупкому льду, прыгает вперед, в прореху между хвостом встречного потока и машинами, вместе с ним уходящими на поворот. Мальчик валится набок и больно стукается головой о дверь. Оранжевый кубик падает мимо заготовленной для него лунки и застревает на ее краю, нависая скалой над незанятыми клетками.
Восемь двадцать восемь. Рыба содрогается на лежачем полицейском. Малиновое бревно из четырех кубиков из-за лишнего нажатия не проскальзывает в узкую щель, а опускается плашмя и перекрывает её намертво. Новые фигуры рушатся, как снег, кутающий всё вокруг белым пологом. Последнее движение, последняя попытка, и кнопки перестают подчиняться. Родион тормозит у подъезда интерната.
Витя пытается засунуть тетрис на место, но ранец почему-то застегнут. Бегом! Родион распахивает его дверцу, и мальчик прыгает в метель, в невесомый, пушистый, одуванный снег.
Он успевает заметить, что улица пуста. Мигают вдалеке оранжевым едва различимые светофоры. Снежное покрывало дороги разорвано двумя молниями, уходящими под серебристые колёса чёрной рыбы.
Родион впихивает его в душный мрак интернатского тамбура, прямо в руки нахмуренной учительнице, хлопает мальчика по плечу. Тот, уже уходя, оборачивается. До вечера, руками говорит Родион. Мальчик подмигивает ему и вертикально поднимает ладонь.
Родион выходит на крыльцо, закуривает и ищет в кармане мобильный.
Машину стремительно заносит снегом, она седеет на глазах. На заднем сиденье чёрной рыбы между
