...Имеются человеческие жертвы

—   Да-а, — протянул Грязнов, — пашет глубоко, дураком не назовешь... И если завтра, предполо­жим, мы сумеем схватить его за хвост, наш народ еще, чего доброго, кинется с кольем да дубьем от­бивать доброхота. Еще жертвой режима объявят. Вот ведь смехотура!

—   По всему видно, человек с размахом, — сказал Коренев. — Такую бы башку да на добрые плечи... Ведь обычно как? Мелькает человечек, крутится, выбивается наверх, а за ним непременно шум, не­ пременно вонь, слухи, сплетни, разные связи... То там прокололся, то здесь наследил... Сотрешь пыль­цу с ярких крылышек — и тако-ое проступит!. А ведь за этим-то — ничего! Ни сигналов, ни слухов, никакого, так сказать, резонанса.

—   Ну уж прямо-таки никакого? — не поверил Турецкий. — Это просто у вас тут то ли прошляпи­ли, то ли сознательно глаза отводили. А скорей всего, он кому-то очень хорошо проплачивал и объ­яснял, чтоб смотрели сквозь пальцы.

—  Может быть, — кивнул Коренев. — Отрицать не стану, очень похоже на правду.

—   Я ведь почему только сижу тут, как в блинда­же? — продолжил Турецкий. — Потому что уве­рен — и здесь у вас, как и у нас в Москве, в наших доблестных органах сидят «кроты», предатели, вра­жеские кадры, а стало быть, соблюдение режима секретности наших планов и операций очень даже относительно. В общем, так: поскольку наш бравый «афганец» начал готовить себе почву, попробуем обложить его лежку флажками. Натравим «собак» и посмотрим, что он предпримет и как задергается.

—   Что вы хотите сказать? — уточнил Золотов.

—  Устанавливаем за ним и его окружением тща­тельное наблюдение, — ответил за Турецкого Гряз­ нов. — Телефонные разговоры, радиосвязь, наруж­ное наблюдение... полный букет. Причем никакой нелегалки, никаких нарушений Конституции. У нас и так уже на него слишком много компромата, слишком тяжкие подозрения... В оперативных целях вполне допустимо.

—  Согласен, — сказал прокурор области. — Сан­кционирую! Пора браться за него всерьез.

72

В это утро Санина позвонила Турецкому. «Ла­зутчики» «Гражданского действия» узнали, что в город завезено несколько сот тысяч роскошных кра­сочных предвыборных листовок с портретом Клемешева, а также большие плакаты с тем же уверенно и широко улыбающимся приятным лицом с тремя лозунгами- слоганами: «Моя программа — ваше счастье», «Я знаю, куда идти. Кто за мной?» и тре­тий, несколько длиннее двух других: «Край родной, навек любимый...» Он будет здесь, если мы будем вместе!»

—  Представляю себе, какой рай на земле он тут построит, — хмыкнул Турецкий.

И в тот же день в передаче «Нынче вечером с вами...» на экране появился спокойный и уверен­ный в себе Геннадий Клемешев.

—   Дорогие друзья! — так начал он, глядя в глаза тысячам степногорцев. — Я мог бы сказать словами поэта, «Вы помните, вы все, конечно, помните...». Да и кто забудет о том, что было здесь, у нас, еще совсем недавно? Трагедия на площади перед здани­ем администрации области, убийство Владимира Русакова, гибель нескольких молодых людей, ряд покушений на господина Турецкого, приехавшего разобраться, что же здесь все-таки произошло и происходит... Вы помните, что я, считая себя во многом ответственным за то, что случилось, ушел со своего поста мэра. Я сделал это, так как хотел на­всегда уйти из политики и, может быть, чтобы в какой-то степени разрядить накалившуюся атмо­сферу.

Уважаемые сограждане! Оглянитесь вокруг, всмотритесь в самих себя — и вы, и ваши соседи, и ваши друзья окончательно разочарованы, утратили ориентиры и не знают, куда идти, за кем идти, на кого положиться и кому верить. Я мог бы, конечно, отойти в сторону и закрыть на это глаза. Но если месяц назад совесть заставила меня отказаться от моей должности, точно так же она приказывает мне сейчас встать в полный рост на защиту справедли­вости и закона.

Ко мне обращаются тысячи людей. ,Они звонят, пишут письма, подходят на улице. Люди просят, буквально умоляют меня услышать их, откликнуть­ся и выставить свою кандидатуру на губернаторских выборах. Как должен я поступить? Уйти в кусты или принять вызов ставленников зажравшейся, вконец обезумевшей Москвы?

Как мне стало известно, по инициативе граждан

проводился сбор подписей для выдвижения моей кандидатуры на пост губернатора. Я узнал об этом только на днях. В мою поддержку собрано более шестидесяти тысяч подписей. Избирком проверил их и признал действительными. Я уважаю и мнение и пожелания народа. Я не могу обмануть и разоча­ровать людей, поверивших мне и надеющихся на меня.

Поэтому я хочу объявить, что сегодня я офици­ально выставил свою кандидатуру на пост губерна­ тора Степногорской области и начинаю предвыбор­ную кампанию.

Турецкий закурил и мрачно прошелся по комна­те. Тут же зазвонил телефон, и он не удивился, услышав в трубке голос Наташи.

—  Ну как? — быстро спросила она с еле сдержи­ваемой яростью. — Вы слышали?

—   А как же? — ответил он. — И это достаточно серьезно.

—   Это более чем серьезно, — перебила она. — Тут мина замедленного действия, потому что он говорит то, что людям хочется услышать. Он же как бы заранее нейтрализует и отражает все возможные удары.

—  Не преувеличивайте слишком. Против его по­пулистских трюков у нас есть противоядие.

—   Ну что же, дай-то бог! И вот еще что, Алек­сандр Борисович... Вы помните наш договор, там, у реки, что если он за чем-либо обратится ко мне, я, так сказать, в интересах дела, наступлю на горло собственной песне и пойду на все?

—   Да, конечно, — сказал Турецкий. — Такое вряд ли забудешь.

—  Вы слышали, — продолжила Наташа, — как он уже не в первый раз использует имя Русакова, его репутацию и так далее. Так вот: поймите меня правильно... Сегодня я поняла, что не смогу выпол­нить то, что обещала вам. Я слишком... слишком сильные чувства испытываю к этому господину... Слишком многое помню и знаю. Я плохая актриса, я не смогу сыграть. И главное, если я хотя бы един­ственный раз окажусь с ним рядом и это станет достоянием публики, это неизбежно ляжет несмы­ваемым грязным пятном не только на меня, но и на Русакова. А мне память о нем и его честь дороже всего. Есть вещи возможные и невозможные. А это за пределами моих сил.

—   Я понимаю вас, — сказал Турецкий. — К тому же после ваших статей, как мне кажется, он уже не сунется к вам. Это утратило смысл. Но у меня ро­дилась совсем другая, неожиданная мысль. Пока не поздно, а еще не поздно, «Гражданское действие» должно выдвинуть собственного кандидата. Пусть у вас даже нет никаких шансов. Но вы — сила, и именно в память о Русакове, мне кажется, вы обя­заны заявить о себе. Конечно, нет денег, нет базы, но есть то, чего нет ни у кого из них. Вы можете относиться к моим словам как угодно, но я считал нужным высказать вам свое мнение. Возможно, лучшим кандидатом от «Гражданского действия» были бы вы сами.

—   Я не публичный человек, — сказала она. — Тут нужен талант, темперамент, наконец, желание и воля. Но я обдумаю вашу идею. Мы обсудим ее в руководстве нашего «Действия». А я априори — проигрышный вариант. Я все-таки социолог и лучше вас понимаю и оцениваю структуру массово­го сознания в нашем городе и регионе. Это мужской город, привыкший подчиняться командам, коман­дирскому басу.

—  Но черт возьми! — воскликнул Турецкий. — Неужели у вас там, в вашем «Гражданском дейст­вии», одни теноры и фальцеты? Скажу вам больше, Наташа, участие в этих выборах — порука тому, что само движение без Русакова не утратит своего зна­чения, а приобретет новый вес в сознании людей.

—   А проигрыш? — спросила она. — К чему он приведет?

—  Мне кажется, — сказал Турецкий, — все будет зависеть от того, с каким лицом вы выйдете на

выборы, что сумеете противопоставить. И потом, чует мое сердце, здесь все может повернуться самым интересным образом. И... не без нашей с вами по­мощи. Как говорится, есть кое-какие наработки... Прощайте! Держите меня в курсе ваших дел.

Не успел Турецкий повесить трубку после разго­вора с Наташей, как телефон заверещал вновь и