Как нам сообщили уже 6 января днем, при разборке завала на месте бывшего ресторана, под балками, в самом центре пепелища были найдены две форменные пуговицы аэрофлотовской формы…» (По материалам «МК»— газета «Московский комсомолец» от 7 января 1993 года.)
3
Очнувшись на другой день утром, Турецкий был потрясен полным отсутствием похмелья и болей.
От вчерашних событий осталось одно воспоминание — огонь, опасность, треск, грохот. И наконец опять большой глоток из пузырька. Потом все стало настолько прекрасно, что он забылся.
А вот теперь, проснувшись, он ощутил себя спросонья свежим, молодым, сильным, абсолютно здоровым человеком, лишенным страхов, тревог и предвзятостей. Дивное чувство!
Проснулся Турецкий от того, что его ударили плеткой.
— Где я? — не понял Турецкий и тут же пожалел об этом.
— Новенький?! — удивился сосед слева и, подскочив к Турецкому, сначала потряс его за плечи, а потом, с короткого взмаха, дал по роже твердо, как молотком, и, насладившись реакцией, гикнул на весь барак: — Новенький!!
Турецкого били все, он не успевал даже закрываться, били одновременно и по очереди, не жалея, от души, пока сквозь толпу не пробился к Турецкому дряхлый старик.
— Бросьте, хлопцы, — сказал старик, — хватит с него.
Старик протянул Турецкому черпак и грязное, драное полотенце:
— Оботрись-ка.
Лицо у Турецкого распухло и налилось, глаза закрывались сами собой. На ощупь он взял тяжелый черпак и тут же бросил.
Черпак был раскален. Старец визгливо заохал, изображая всему бараку, как больно Турецкому.
Турецкий стоял, невыносимо страдая от того, что не может закрыть опухшее лицо обожженными руками.
— Бич! Бич идет! — раздался в бараке смертельно испуганный голос.
Народ рассыпался как горох, давая простор и дорогу.
Бич, здоровенный мужик с отвратной рожей и огромным кнутом в руке, мгновенно заметил Турецкого.
— О-о, новенький?
Толпа боязливо завздыхала: утвердительно и подобострастно, на разные голоса.
— Запрягай! — скомандовал Бич, указывая кнутом на Турецкого.
Тут же трое подхватили Турецкого и потащили вон из барака — запрягать полуразвалившуюся бричку.
Хомут на шею, мундштук в зубы, уздечка, вожжи — все мгновенно. Рядом с ним, Турецкий успел заметить, запрягали еще одного.
Сев в бричку, Бич потянул за одну из вожжей, вывернув Турецкому голову набок, чтобы, наверное, видеть лицо собеседника.
— Ну, — спросил он, — ты хотел начать новую жизнь? Прекрасную, удивительную? — Бич медленно отвел руку с кнутом назад и вытянул им Турецкого поперек спины: — Поше-е-ел!!
Бричка сорвалась как шальная.
Шли рысью.
Когда дорога покатилась под уклон, Турецкий слегка повернулся к соседу:
— Давно здесь?
— Шестой день. С Нового года. Откуда сам-то?
— С Москвы. С Пушкинской площади. С пожара, — мундштук в зубах ужасно мешал разговаривать.
— А я с Калуги. Земляки.
— Пил чего? Перед этим-то.
— «Пил чего»… — передразнил сосед. — Спроси: чего не пил.
— А инженера Грамова знаешь?
— Нет, не знаю. Ты тоже из дурдома?
— Нет, сказал же, с Пушкинской. Я из дурдома убежал.
— Я тоже убегал.
— А где мы, ты не знаешь?
— Не знаю где, но чувствую — попали.
Километрах в пяти от барака, у подножия лесистой сопки, бричка сломалась, отвалилась ось с двумя колесами…
— Сам распрягись и распряги товарища! — скомандовал Турецкому Бич.
— Тебя как звать-то?
— Юркой. Фомин я.
— Турецкий. Александр.
— Тот самый? — удивился Юрка. — Следователь? Книжку я читал — «Ярмарка в Сокольниках»… Я думал, ты не существуешь.
— Как видишь, существую… Ты убегать не пробовал отсюда?
— Да. Пробовал. Вчера пытался. — Юрка сплюнул. — Здесь не разбежишься.
Углы рта обоих были сильно разодраны мундштуками.
— Давай. Стамеска в бричке, молоток. Поехали!
— Чего? Куда? — не понял Турецкий.
— На гору вот — дробить щебенку. Лес валить. Ломать — мешать… Опять не понял? Ну, пейзаж, — он указал рукой на сопку. — А будет — натюрморт, ну, мертвая природа, понимаешь?
— Ты что, художником, что ль, был?
— Да, рисовал! — кивнул Юрка. — Пока не спился. Давай быстрее. Вытянет кнутом. Откуда хочешь начинай, неважно. Главное — старайся.
…Через час Турецкий ткнулся лицом в землю.
— Все. Больше не могу.
— Ты что?! — испуганно присвистнул Юрка. — День только начался.
— Ап! — угрожающе зыкнул Бич под горой.
Солнце нестерпимо палило. Весь склон был усеян народом. Крушили все подряд: деревья, траву, камень — в щепки, в грязь, в щебенку-гравий.
Работа шла…
Ногти сломались. Руки тряслись. С подбородка лил пот тонкой струйкой.
— Я знаю, что я сделаю, когда вырвусь отсюда, — сказал Турецкий.
— Что? — спросил Юрка Фомин.
В глазах Турецкого затуманилось. Явь превратилась в мечту.
Вот он, Турецкий, стоит у входа в особняк, в офис На-вроде. Ест мороженое. На лице его небесное блаженство. Доев, Турецкий бросает бумажку прямо на тротуар.
Заходит. Охранники и секретарь проводят его прямо в кабинет Навроде.
В кабинете за длинным столом сидит не Навроде, а Грамов.
Охранники оставляют их с глазу на глаз.
— Ну, убедились, что «финал» наркотик не из слабых?
— Куда сильнее.
— Да, ломка кошмарная после него. Я говорил, предупреждал, вы помните. А что вы видели во сне,
