Хоть я и не был грифонцем, я застыл на месте, не желая обнаруживать себя. Сейчас любой шаг по скрипучему полу галереи они бы точно услышали. В то же время я помнил, что где-то в замке уже бушует пожар, и, хотя в этом зале запах дыма еще не чувствуется, чем скорее я доберусь до казематов, тем лучше… Но прежде, чем я успел обдумать эту ситуацию, высокие резные двери отворились, и из них на возвышение в сопровождении нескольких человек угрюмой свиты вышел Карл Лангедарг.
Я никогда не видел его прежде, не видел даже достаточно свежих его портретов, однако доходившие до меня рассказы оказались правдивы. Его длинные и густые, широкой волной падавшие на плечи волосы были абсолютно седыми, в то время как покоившаяся на сером стальном нагруднике окладистая борода оставалась черной, лишь с легкой проседью по центру. Совершенно черными были и его кустистые брови, сросшиеся над крючковатым носом. Злые языки утверждали, что он специально подкрашивает волосы, чтобы соответствовать цветам собственного флага – хотя, разумеется, цвета грифонского знамени были выбраны задолго до того, как Карл поседел. При всей своей грузности он держался прямо, и в его фигуре, облаченной не в полный латный доспех, а в простую кольчугу с нагрудником, чувствовалась уверенность и сила. Несмотря на возраст и поражение, он отнюдь не выглядел усталым и сломленным; напротив, глубоко посаженные черные глаза надменно и властно взирали на победителей сверху вниз. Хотя в этом ему, конечно, помогала и высота помоста, на котором он стоял.
В мою сторону он, конечно, тоже не взглянул.
Разговоры солдат разом стихли. Некоторое время два герцога, два родственника, два смертельных врага молча смотрели друг на друга.
– Ну что ж, Ришард, – произнес, наконец, Карл таким тоном, каким обычно обращаются к мальчишке или слуге, – нельзя сказать, что ты победил честно, но, раз уж ты пришел ко мне в гости, и я не могу тебя выставить – я готов обсудить с тобой условия.
– Условия? – судя по голосу, Йорлинга не столько возмутила, сколько позабавила подобная наглость. – Хлеб и вода два раза в день, полагаю. До тех пор, пока суд не вынесет приговор, – Ришард отправил меч в ножны, демонстрируя, что здесь больше нет достойного оружия противника, и обернулся к своим людям: – Взять его и заковать в кандалы.
– Ты глупец, Ришард, – величественно произнес Лангедарг, игнорируя направившихся к нему солдат.
– Ты говоришь со своим императором! – уже не сдержал гнева Йорлинг.
– Пока еще нет, – ответил Карл. – И тебе будет трудновато стать им без моей помощи.
– Что ты имеешь в виду? – уже без прежнего напора спросил Ришард, чувствуя в словах убийцы своего отца нечто большее, чем пустой блеф.
– Сначала убери своих мужланов.
Солдаты, уже поднимавшиеся по ступеням, обернулись, бросая вопросительные взгляды на своего сюзерена. Ришард сделал короткий жест поднятой ладонью. Я заметил, что он вообще любит командовать жестами. Солдаты остановились, не делая попыток арестовать Карла, но и не возвращаясь назад. Лангедарг, как видно, счел эту уступку пока достаточной.
– Ты думаешь, что, убив моих лучших людей, захватив мой замок и даже убив меня, ты подчинишь себе всю Империю? – произнес он. – Как бы не так. Ничего еще не кончилось. Да, лучшие из моих дворян гниют теперь на Тагеронском поле. Но у них остались родичи, остались вассалы, осталось множество людей, которые в этой войне были на моей стороне. Я не мог вывести их всех в поле. Но они сидят сейчас по своим замкам и крепостям… и даже по простым хижинам. Кто-то с неплохим гарнизоном. Кто-то – с обычным луком, который, однако, тоже способен забрать немало жизней из засады на лесной дороге. Ты думаешь, что они прекратят сопротивление, потому что с моей смертью им станет не за кого воевать? Ошибаешься, Ришард. Они будут воевать не за Карла. Они будут воевать за себя.
Йорлинг попытался что-то возразить, но Лангедарг перебил его, возвысив голос:
– Даже если ты объявишь амнистию, они тебе не поверят! Все эти двадцать лет ты мало интересовался экономикой, так, Ришард? Тебя занимало благородное искусство войны. А скучные хозяйственные вопросы ты оставлял своим советникам. Нет денег – значит, найдите, так? И они находили. Откуда и какой ценой, тебя не заботило. Победа важнее всего. И вот теперь все те, кто двадцать лет терпел лишения у тебя на службе, жаждут не просто компенсации – они жаждут награды. И ты не можешь их разочаровать. Откуда твои люди могут получить награду, если практически вся твоя казна растрачена на войну? Ответ единственный – они могут получить ее, забрав имущество моих людей. И мои люди прекрасно это понимают.
А кто не понимает, тем объяснят, и уже объясняют, подумал я. Работа соответствующей службы Карла явно не ограничивается выдумыванием героических баллад о своем вожде и пасквилей о противнике…
– И единственный человек, который может убедить их сложить оружие – я. Тот, кому они верили все эти годы. Естественно, это произойдет лишь в том случае, если мы с тобой придем к соглашению. Я понимаю, что ты выиграл, и ты получишь корону. Я понимаю также, что нельзя оставить твоих людей совсем без награды, а моих, соответственно – совсем без убытка. Но Льву придется серьезно поумерить свои аппетиты. И сохранение не только моей жизни и свободы, но и всех прав, титулов и привилегий герцогов Лангедаргских – разумеется, лишь часть нашего соглашения.
– Ты что же думаешь, я позволю тебе вновь собрать армию?! – дал, наконец, волю своему возмущению Ришард.
– Предельную численность моих вооруженных сил мы оговорим отдельно, – миролюбиво согласился Карл. – Я не претендую ни на что большее, чем скромные гарнизоны для охраны принадлежащих мне замков… в конце концов, не можешь же ты отказать мне в праве, которым располагает самый захудалый из провинциальных баронов. Но что касается иных аспектов… пойми, у тебя нет иного выхода, кроме как договориться со мной. Может быть, ты рассчитываешь сломить сопротивление моих людей силой? Да, ты взял мой замок, и у тебя есть это дьявольское оружие. Но, поправь меня, если я ошибаюсь, ты пришел сюда с армией из трех с половиной тысяч человек…
– Из четырех!
– Хорошо, из четырех. Часть из коих, впрочем, погибла при сегодняшнем штурме. Причем большинство твоих людей вооружены самыми обыкновенными мечами и топорами. И, как успели доложить мои агенты, для того, чтобы собрать даже такую армию, тебе пришлось привлечь в нее женщин! Сколько всего ты сейчас можешь поставить под свои знамена без риска умереть от голода – четыре с половиной тысячи? Пять? И такими силами ты надеешься усмирить половину населения многомиллионной Империи? Да, большинство этих людей не воевали. Они просто были вассалами вассалов моих вассалов. Они просто сеяли хлеб. Но когда они поймут, что этот хлеб у них отберут, чтобы отдать второй половине… Союз со мной – твой единственный шанс, Ришард. Подумай.
И все-таки ты дурак, Карл, подумал я. Ты все очень умно расписал, но ты не понимаешь, что Ришард никогда не простит тебе… нет, не своего убитого отца – с этим он как раз вполне может примириться. Не простит унижения этой публичной лекции, прочитанной в час, который должен был стать часом его абсолютного триумфа, в присутствии его генералов и даже простых солдат. И даже если сейчас он согласится на твои условия… С другой стороны, все те грифонцы, которые все-таки вынуждены будут отдать часть, чтобы не потерять все, тоже не угомонятся. Сначала они, конечно, будут рады, что легко отделались, но чем дальше, тем больше будет расти их злость и жажда реванша…
– Хорошо, – ровным тоном произнес, наконец, Йорлинг. – Мы обсудим условия твоей капитуляции, – он все же подчеркнул голосом последнее слово. – Без посторонних.
– Разумеется, – величественно кивнул Карл и выжидательно посмотрел на йорлингистских солдат, все еще томившихся в ожидании на ступенях. Ришард резким раздраженным жестом отозвал их назад.
– Карл, герцог Лангедарг!
Голос, выкрикнувший эти слова, прозвучал с дальнего от меня конца галереи. Когда-то звонкий, сейчас он звучал хрипло. Из-за простуды? Или потому, что был сорван от крика?
Эвьет стояла у перил, глядя вниз. Мне показалось, что я вижу ее такой же, как в миг нашей первой встречи. В лохмотьях, грязная, босая. Разве что волосы короче, а глаза кажутся неправдоподобно большими на исхудавшем лице…
И в руках у нее был арбалет.
Карл поднял голову. Он еще не понимал, что происходит. И уж тем более не понимали этого Ришард и
