остальные.
– За мою семью, мразь, – сказала Эвелина. – И за всех, кто страдал и умер по твоей вине.
Карл даже не попытался бежать. Возможно, все еще не мог поверить в реальность угрозы. Или же считал, что претенденты на императорский престол, даже бывшие, не бегают от двенадцатилетних девочек. В любом случае, далеко бы он не убежал. Кабан бегал куда шустрее, но его это не спасло.
Щелкнула тетива, и Карл со стоном начал оседать на пол. Свитские, вместо того чтобы подхватить своего сюзерена, бросились наутек в распахнутые двери, толкая друг друга. Из живота Лангедарга, прямо под нагрудником, торчала пробившая кольчугу стрела.
Черная.
Я ни на миг не сомневался, что, если бы Эвелина хотела попасть ему в глаз или в сердце, она бы попала именно туда (и нагрудник не спас бы при выстреле из боевого арбалета с такого расстояния). Но она хорошо запомнила мои уроки. 'Из живота такую стрелу можно выдернуть только вместе с кишками – притом, что даже простая рана в живот крайне мучительна и обычно смертельна…' Ришард наверняка теперь сделает все, чтобы спасти своего врага. Приставит к нему лучших лекарей. И тем лишь растянет агонию. Эвьет, скорее всего, учла и это.
Внизу, конечно, сразу поднялась суматоха. Подтверждая мои предположения, кто-то – возможно, что и Ришард – громогласно требовал врача. Но единственному врачу в пределах досягаемости было глубоко плевать на желания будущего императора. Я со всех ног бежал к девочке.
Эвьет стояла, опустив арбалет, словно не зная, что делать дальше. Но, когда она увидела меня, ее изможденное лицо озарилось улыбкой. Моим первым побуждением было крепко сжать ее в объятиях (чего я за всю свою жизнь не делал никогда и ни с кем). Но я вовремя остановился. Сквозь прорехи в ее тряпье на коже девочки виднелись следы ужасных ожогов. Некоторые старые, уже практически зажившие. Другие – почти совсем свежие. Любое лишнее прикосновение причинило бы ей боль…
Все же поразительные существа люди, мелькнуло у меня в голове. Почему от избытка симпатии хочется сжать, стиснуть, сдавить? Почему даже человеческая ласка так похожа на насилие?
И одновременно с тем, как я сдержал свой порыв, Эвьет отступила назад, словно отстраняясь от меня. Ее улыбка погасла.
– Я предала тебя, Дольф, – тихо сказала она, опуская взгляд; затем все-таки заставила себя взглянуть мне в глаза. – Я знаю, я ничего не должна была ему говорить. Мое тело – лишь слуга моего разума. Но… это было так больно…
– Эвьет! О господи… черт… – я не находил слов. Тоже, кажется, впервые в жизни. Мое сознание (разумеется, сознание, а никакое не сердце!) разрывалось от двух чувств – жалости и ярости. Теперь я уже жалел, что отпустил того грифонца. Мне хотелось убить… не просто убить – разорвать на куски их всех! Не только палачей, не только тюремщиков – всех, кто был в этом замке! Каждого, кто служил человеку, по чьему приказу пытали каленым железом двенадцатилетнюю девочку!
Но эмоции потом. И объяснения потом. Сейчас нам надо уносить отсюда ноги, и поскорее.
Я схватил Эвьет за руку. Она испуганно вздрогнула.
– Ты сможешь бежать?
Девочка кивнула.
– Тогда бежим!
Мы помчались обратно тою же дорогой, какой я добрался сюда. (На сей раз, помня про лужу крови и трупы, я загодя взял правее, к самой стене.) На лестнице запах дыма стал еще резче, а свет – тусклее, но пробраться было еще можно. Под моей ногой звякнула сброшенная кольчуга – стало быть, Жозеф все же последовал доброму совету. Я оглянулся на Эвьет, все еще сжимавшую в руке арбалет.
– Брось его, – посоветовал я на бегу, – все равно стрел нет.
Она с сомнением посмотрела на оружие, но все же, присев на миг, аккуратно положила арбалет на оставшиеся позади ступеньки.
До первого этажа мы добрались, никого не встретив. Будь сейчас нашими противниками грифонцы, они бы, вероятно, успели нас перехватить. Но Ришард и пришедшие с ним слишком плохо знали замок, и путь, которым они попали в главный зал, как видно, никак не пересекался с этой боковой лестницей. Однако внизу уже толпились солдаты. Но прежде, чем паника захлестнула меня, я понял, что они вошли снаружи недавно (некоторые еще только заходили) и еще не в курсе последних новостей. Тем не менее, когда мы стали торопливо протакливаться сквозь них к выходу, в нашу сторону начали обращаться все новые удивленные взгляды. Кто-то узнавал меня, кто-то нет – но перепачканный кровью мужчина, который поспешно тащит на морозную улицу почти раздетого изможденного ребенка, в любом случае выглядит подозрительно. И сине-желтая повязка на моем рукаве ничего не доказывала – в конце концов, кто мешает повязать такую же и врагу?
– Пропустите! – крикнул я, выставляя вперед согнутый палец с перстнем Йорлинга. – Именем герцога!
Конечно, этот перстень не давал мне права командовать военными. Но разве неграмотные солдаты, толпящиеся в полутемном проходе, будут разбираться в таких тонкостях?
Мы благополучно добрались до выхода из донжона. Но как раз в тот момент, когда мы выскочили наружу, сзади донесся крик:
– Эй, эй! Задержите их!
Не 'его'. 'Их'. И, конечно, не потому, что Ришард так жаждал покарать Эвелину за смерть Карла.
Ришард Йорлинг! Какого черта тебе от нас надо?! Я обеспечил тебе твою победу! Забирай свою корону и оставь нас в покое!
Нет. Не оставит. Никто из них не оставит. Кто бы ни победил, он не позволит мне уйти, унеся с собой тайну абсолютного оружия. И использует все средства, чтобы у меня ее вырвать. Все – это значит все.
И ведь я знал это с самого начала?
Да. Знал.
Но – глупо врать самому себе – надежда все-таки была. Крохотная, нелепая надежда. Как говорил мой учитель, 'люди в целом – вздорные и малоприятные существа. Их самих же корежит от отвращения, когда им показываешь, как они устроены внутри – и добро бы это касалось только их тел; то, что они называют душами, куда хуже. И тем не менее – надо давать им шанс!'
Ну что ж. Шанс упущен.
Я бежал через двор, волоча Эвьет за собой. Хорошо, что уже стемнело, а вот полная луна, проклюнувшаяся между зубцами восточной стены, совсем некстати. Впрочем, мы уже нырнули в тень. И хорошо, что нет снега, на котором остаются следы… Только бы Верный был на месте!
Я бросил взгляд через плечо и увидел факелы преследователей. Нет, так просто нам не оторваться. Ну ладно, тогда уже нечего бояться обнаружить себя.
– Верный!!!
Прошло бесконечно долгое мгновение – а затем я все-таки услышал стук копыт. Конь выбежал нам навстречу. Я подсадил ему на спину Эвьет, лишний раз обратив внимание, в каком она виде. Надо закутать ее в мой меховой плащ… ах черт, я же бросил его в подземелье!
– Ой, моя шкура, – радостно произнесла она. – Ты ее сохранил!
Действительно, волчья голова по-прежнему торчала из моей сумки. Я сберег шкуру и взял ее с собой, покидая Норенштайн, несмотря на то, что герцог обеспечил меня индивидуальной палаткой со всеми возможными в походных условиях удобствами. Правда, теперь все это богатство осталось на вьючной лошади.
– Да, – я рывком выдернул шкуру из сумки и бросил первую Эвелине. – Закутайся!
Я запрыгнул в седло, и в этот момент первый из преследователей настиг нас. Не знаю, был ли у него при себе огнебой; к счастью, одна его рука была занята факелом, а второй он ухватил Верного за поводья.
Я выстрелил ему прямо в лицо.
– Н-но!!!
Пришпоренный конь буквально взвился в воздух и понесся галопом прочь со двора. Ворота замка были открыты; какие-то фигуры маячили на пути, но я распугал их криками 'С дороги! Именем герцога!' Не знаю, поверили ли они, но становиться на пути у летящего во весь опор коня едва ли кому-то захочется, опустить
