Луна уже клонилась к закату, растягивая по земле черную сетку теней. Где-то протяжно заухал филин. Как же все-таки х-х-холодно, черт! Обычно в лесу можно хоть немного укрыться от ветра – но не тогда, когда ты создаешь этот ветер своей собственной скоростью…
– Дольф! Я больше их не вижу!
Я бросил быстрый взгляд через плечо. Да, вдаль уходят одни только стволы, порезанные резкими тенями… Неужели все-таки оторвались?! Так, теперь прыгаем через ту канавку – и уходим вправо, против света.
Теперь мы мчались прямо среди деревьев. Ветви и толстые сучья проносились над головой, но не настолько низко, чтобы помешать проезду. Я еще пару раз менял направление. Прыжок через поваленное дерево… кустарник – его лучше объехать стороной, дабы переломанные ветки не указали на наш след… ручей в низине, подернутый тонким прозрачным льдом по краям… ну что ж, пожалуй, можно рискнуть здесь остановиться и послушать. Если все тихо – напоить коня и дать ему отдых.
Словно почуяв мои мысли, Верный сам стал снижать скорость. Я позволил ему остановиться. Бока коня ходили ходуном, я чувствовал коленями, как бешено колотится его сердце. Я торопливо спешился и потрепал его по взмыленной шее.
– Молодец, Верный. Спасибо тебе!
– Он же просто конь, да, Дольф? – напомнила мне мои слова Эвьет. Она тоже уже спрыгнула на землю, хоть и была босиком.
– Конь, конечно. Но не просто…
Но в этот момент Верный вдруг покачнулся и рухнул на правый бок. Я услышал, как что-то хрустнуло. Мы с Эвьет бросились к упавшему коню. Я опустился на колени перед его грудью, потрогал вздувшуюся вену на шее, провел рукой под его ноздрями, почувствовав теплое и мокрое. Посмотрел на свою руку, уже зная, что увижу. Кровь. Не та, в которой я испачкался в замке – свежая, и много.
По сильному красивому телу коня пробежала дрожь агонии.
– Верный! – Эвьет гладила его морду. – Только не умирай!
Я чувствовал, как истончается и слабеет пульс под пальцами.
– Он исполнил свой долг до конца, – вздохнул я. – И полностью оправдал свое имя.
– Дольф!!! Ну сделай же что-нибудь! Ты же врач!!!
Я покачал головой. Ничего уже сделать было нельзя.
Из круглого черного глаза коня выкатилась слеза.
– Верный! – Эвьет все гладила и обнимала его голову, затем попыталась приподнять ее. – Верный, пожалуйста! Глупо умирать теперь, когда все позади! Ты поправишься! Ты полежи немного, отдохни, а потом ты встанешь!
– Эвьет…
– Правда, Верный! А мы будем кормить тебя самым лучшим овсом, какой только есть в Империи! И сахаром! И…
– Эвьет, он умер.
Девочка всхлипнула. Я впервые слышал, как она плачет. Видеть доводилось (точнее, догадываться, ибо она всегда при этом прятала лицо), но это всегда происходило беззвучно. И, наверное, в ее нынешнем плаче была не только скорбь по Верному, но и все, что довелось пережить за последние месяцы ей самой…
Я поднялся. Эвьет тоже встала и ткнулась мне носом в куртку. Я осторожно обнял ее за плечи одной рукой, а другой гладил ее волосы. Одновременно, впрочем, я не забывал чутко прислушиваться к ночному лесу, но вокруг было тихо. Похоже, погоня и в самом деле потеряла наш след.
– Дольф, – девочка все еще не отнимала лица от моей груди, – ты правда простил меня?
– Эвьет… – я снова с трудом подбирал слова. – Я нарушил клятву и изменил весь ход истории, чтобы тебя спасти. Так что выкини из головы все эти глупости насчет предательства. Ты совершенно правильно сделала, что все им рассказала. Они бы не остановились. Они бы просто замучили тебя до смерти.
– Не всё! – с возвращающейся гордостью возразила Эвелина. – Я ни словом не обмолвилась про огнебой! Только про порошок, тут уж было не отвертеться, раз меня с ним поймали, когда я пыталась пристроить 'подарочек' под сиденье стула Карла… Он узнал, что порошок хорошо горит, и надеялся создать оружие, сжигающее врагов. Но он не знал, что с помощью порошка можно стрелять и взрывать крепости.
– Так, значит, это тебе мы обязаны такой легкой победой на Тагеронском поле, – улыбнулся я, тут же, впрочем, мысленно отметив, что обозначил словом 'мы' йорлингистов, которые теперь – такие же мои враги, как и лангедаргцы.
– Да… Когда Карлу доложили об исходе битвы, он пришел в ярость. И тогда ЭТО началось снова. Он требовал, чтобы я рассказала, как устроены 'эти чертовы штуки', я клялась, что не знаю, пока не теряла сознание, меня отливали водой, и опять…
Вот, значит, откуда эти свежие ожоги. Пока я радовался легкости тагеронской победы… Чудо и счастье, что Эвьет осталась жива, и что ее не искалечили. Следы на теле, конечно, останутся на всю жизнь. Но руки-ноги целы, и лицо не пострадало. Почему палачи не перешли к более решительным мерам? Неужели Карл не посмел уродовать красоту? Нет, конечно же. Скорее всего, он понял, что технических секретов девочка не знает, и до самого последнего момента все же надеялся на торг со мной. А для торга следовало сохранить 'товар' в приемлемом виде. Он мог считать, что для меня важна ее внешность, а не ее личность. Конечно же, это полная чушь. Но слава богу… точнее, слава человеческой глупости, что он так ошибался.
Но что еще могли сотворить те, кого интересует тело, а не личность? Эта мысль не раз терзала меня за прошедшие два месяца. Конечно, Эвьет – физически еще совсем ребенок, но с этих тварей станется. Жаклине тоже было всего двенадцать.
– Эвьет… Прости, что спрашиваю, но, как врач, я должен знать. Они тебя… они тебя не… – никогда в жизни у меня не возникало сложностей с произнесением слов из этой области, будь то непристойности, которыми я, еще не особо понимая их смысл, сыпал вместе с другими мальчишками во времена своего трущобного детства, или же медицинские термины, от которых, несмотря на всю научную бесстрастность таковых, конфузливо краснели и отворачивались осматриваемые мной пациентки. Но сейчас я не знал, как смягчить скользкое злое слово, чтобы не усугубить рану, если все-таки…
– Нет, – девочка догадалась, о чем я. – Они не делали со мной того, что с Женевьевой. Но мне вполне хватило и каленого железа. Знаешь, Дольф, мне, конечно, прежде случалось обжигаться, когда готовила еду, но я не представляла себе, что на свете бывает такая боль…
– Эвьет… Эвьет… – только и мог повторять я, гладя ее по голове.
– Сначала я пыталась все ему наврать про тебя, – продолжала она. – Сказала, что тебя зовут Ральф, что ты толстый и лысый, что тебе под пятьдесят… Но он не поверил и велел продолжать. И тогда я уже не выдержала…
– Карл допрашивал тебя лично?
– Конечно. Он ведь не собирался делиться с кем-то тайной порошка. Представляешь, у него даже палачи глухонемые!
– Теперь он получил по заслугам, – напомнил я. – Ты все-таки сделала это. Прости, что я в тебе сомневался.
– Больше всего на свете боялась промазать! – призналась она, глядя на меня блестящими глазами. – Это из-за того, что дрожали руки. В последние три дня меня вообще не кормили… Но как только увидела этого гада у себя на прицеле, вся слабость словно испарилась. Руки стали, как каменные. Я могла бы попасть в любое колечко его кольчуги на выбор… Он ведь теперь долго мучиться будет?
– Думаю, два-три дня. Если только Ришард не велит добить его из жалости. Но это вряд ли. Ему это не нужно ни лично, ни политически.
– Хорошо.
– Кстати, как тебе удалось так быстро освободиться и вооружиться?
– Ну, это не моя заслуга, – честно поведала Эвьет. – Когда стало ясно, что замок падет, тюремщики выпустили нас. Меня и других узников. Не по приказу, просто надеялись таким образом заслужить помилование. Зря надеялись! Узники набросились на них, как только вышли из камер. Не думаю, что хоть
