валялось в крови несколько обезглавленных тел.
Здесь же было воздвигнуто круглое каменное возвышение, с которого оглашались приговоры, указы и другие важные объявления. Обычно такие места оборудуют там, где глашатая слышно лучше всего, так что, подъехав поближе, я повторил свой призыв, но он вновь остался безответным. Мы покинули площадь, углубившись в следующую улицу.
Слева и справа потянулись лавки. Здесь, разумеется, убийцы тоже дали волю своей фантазии. Прилавок шляпника издали выглядел нетронутым, даже с выставленным на продажу товаром – вот только, если подъехать ближе, становилось ясно, что вместо деревянных болванок шляпы надеты на отрезанные головы, насаженные на шесты. Над лавкой сапожника вместо жестяной ноги в башмаке висела настоящая, отрубленная чуть выше колена. Самое жуткое зрелище являла собой лавка мясника. На крюке для туш висел торс взрослого мужчины со вскрытой брюшной полостью, откуда свисали красные лохмотья и сероватый кусок сальника, весь в жировых наростах, похожих на большие желтые сопли. Скорее всего, это были останки самого хозяина. В качестве окороков на прилавок были выложены три человеческих бедра, судя по всему, женские (я невольно поймал себя на мысли, что ищу взглядом четвертое). Там, где у мясника были развешаны колбасы, теперь свисали склизкие сизые петли кишок, облепленные мухами. В глубоких блюдах для студня расплылись лужами жира две отрезанных женских груди – причем, похоже, принадлежавшие разным женщинам.
– Дольф, ты когда-нибудь уже такое видел? – слабым голосом спросила Эвьет.
– Видел нечто похожее, но в меньших масштабах. Эта война никогда не была торжеством милосердия, но в ранние годы жестокости было все же поменьше. Однако, чем дольше люди воюют, тем больше растет остервенение. И дальше будет только хуже.
– Прости… меня, кажется, сейчас вырвет.
– Приподними голову, открой рот и глубоко дыши. И не думай обо всем этом, как о людях. Ты ведь разделывала животных, и ничего.
– Да, я сама себе говорю… но – этот запах…
– Дыши ртом, – повторил я. – Черт, я не знал, что тут все настолько плохо. Ну ничего, мы уже добрались до центра. Скоро выберемся отсюда.
Действительно, впереди показалась площадь с высоким островерхим зданием со стрельчатыми окнами, увенчанным позолоченным шпилем. Это, очевидно, была ратуша. Флага на шпиле не было.
Выехав на площадь, мы увидели и церковь, прежде скрытую справа за домами. А еще мы увидели росший посреди площади, чуть ближе к правому краю, старый разлапистый дуб, что довольно необычно для города. Вероятно, с этим деревом была связана какая-нибудь местная легенда, может быть, даже освященная церковным авторитетом, что и обеспечило его сохранение.
Мы объехали дуб, направляясь к проходу между ратушей и церковью. С балкона ратуши, откуда в праздничные дни обращались к горожанам члены магистрата, тянулась вниз длинная веревка. На ней, подвешенный за связанные руки, висел голый труп беременной женщины. Ее живот, распоротый от солнечного сплетения до промежности, свисал двумя большими складками, между которыми висела не то кишка, не то оборвавшаяся пуповина. Скорее даже второе, ибо на камнях внизу точно под ней, в луже крови и слизи, мокро блестел багрово-сизый скрюченный комок плоти. Неподалеку на брусчатке валялся сброшенный с ратуши сине-желтый флаг Льва. Впрочем, теперь его основным цветом был коричневый: флаг был старательно обгажен человеческим и лошадиным дерьмом. Я слышал тяжелое дыхание Эвьет, старавшейся обуздать свой гнев.
Я перевел взгляд направо, дабы тут же наткнуться на картину, не многим более эстетичную. К воротам церкви, украшенным резьбой на благочестивые темы, длинными плотницкими гвоздями был прибит вниз головой человек в одежде священника. Черная ряса, подхваченная веревкой на поясе, запрокинулась, скрыв его лицо, зато выставив на всеобщее обозрение жирные волосатые ляжки и несвежее исподнее. Вот уж кого, впрочем, мне было совершенно не жалко. Однако не вся кровь на церковном крыльце, в которой купался подол вывернувшейся рясы, натекла из его ран. Часть этой крови вытекла из щели под воротами, и нетрудно было догадаться, что творилось теперь внутри самой церкви, где, очевидно, многие горожане надеялись найти убежище. Теоретически в полумраке молитвенного зала или в помещениях за алтарем кто-нибудь мог избежать смертельного удара, но лезть туда и проверять это у меня не было никакого желания. Тем более что поп, прибитый сразу к обеим створкам ворот, превратился в своеобразный замок, отпереть который можно было, лишь выдернув половину гвоздей из его тела – или же разрубив его пополам сверху вниз.
Я уже совсем собирался проехать мимо, и все же – как говорится, для очистки совести – решил еще раз выкрикнуть свой призыв. В конце концов, мне действительно не помешало бы узнать если не о планах (едва ли ведомых чудом спасшимся жертвам), то хотя бы о количестве и вооружении побывавших в городе лангедаргцев. Но прежде я обернулся к своей спутнице. Она была бледна, но с тошнотой, похоже, справилась, и даже постаралась улыбнуться мне.
– Ты как? – спросил я.
– Ничего, Дольф, я в порядке.
– Тогда я еще раз крикну, хорошо?
Она молча кивнула, не выпуская из рук арбалет.
– Э-гей! – закричал я в очередной раз. – Есть кто живо-ой?
И вдруг в ответ мне донесся слабый стон! Но он шел не из церкви, а с прямо противоположной стороны.
Я потянул повод, поспешно разворачивая коня обратно в сторону дуба. Мы объезжали дерево с другой стороны и потому не заметили сразу того, что увидели теперь.
На самом нижнем суку, корявым коленом изогнувшемся к земле, висел… висело… нечто, мало напоминавшее человека. Тем более что мы смотрели против солнца и не могли разобрать подробностей в густой тени раскидистой кроны. Тем не менее, стон, очевидно, издавал именно этот… предмет или существо.
Я подъехал поближе и спрыгнул с коня, ныряя под дерево – и оказался с
Это все-таки был человек, и притом – живой человек. Или, точнее, то, что от него осталось. У него не было ни рук, ни ног, ни гениталий; не было, конечно же, и никакой одежды. Тем не менее, ужасные раны были тщательно прижжены, дабы он не истек кровью; экзекуция наверняка проводилась под присмотром сведущего медика. У него были длинные густые волосы – именно на них он и висел, привязанный ими в нижней точке сука – и, тем не менее, это был мужчина. Определить это можно было только по торсу: узнать его лицо было невозможно.
И все-таки я его узнал. Просто потому, что уже видел эти длинные, запачканные кровью волосы и голубые глаза, смотрящие с кровавого лица. Тогда оно показалось мне лицом с содранной кожей. Но на сей раз кожа
В какой-то мере именно этот парень, невольно убивший паромщика и послуживший причиной гибели телеги с военным грузом, стал виновником ужасного конца Комплена. Но то, что с ним сделали, явно не было местью уцелевших горожан (они не могли знать об этой причинно-следственной связи), равно как и простым развлечением победителей. Постарались, конечно, грифонцы – но старались они не просто так (все жертвы, которых мы видели доселе, были убиты пусть и жестоко, но быстро), как и сам он не просто так стремился избежать встречи с ними на реке. Он явно был каким-то агентом Льва, располагавшим ценной информацией – и лангедаргцы знали это. Упустив на переправе, они настигли его здесь, в йорлингистских землях, где он, видимо, уже чувствовал себя в безопасности. Конечно же, ни он не знал
