это у тебя откуда? А сам ты откуда? Из сорок восьмого или не из сорок восьмого? И почему не эвакуировался?
А дядя Ваня испугался: нет, говорит, я не из сорок восьмого, я у магазина нашел. У какого магазина? У «Анастасии», мы его, говорит, «Анестезией» называем, понятно, почему. Его под шумок, еще до прихода войск хорошо пограбили, хурму тащили ящиками, арбузы, колбасу, коньяки, кильку в томате. И местные из района, и кавказцы, которые тут торговали. А чего стесняться, если конец света? Он так и объяснил полицейскому, что шел сдать находку в участок. А что это такое, даже не знает. Этикетки? Или фантики? Коп оглянулся и говорит: вот тебе, дед, сто рублей, купишь себе полбанки «монопольки», а вещдок сдай мне, даю тебе расписку в получении. Написал на туалетной бумаге: получен от дяди Вани вещдок и турнул его: не фиг, мол, ошиваться возле оцепления.
Но, если, говорит, кому выдашь про вещдок, сразу тебе «вышка», мораторий на смертную казнь отменили, сразу инъекцию и будь здоров. Это, говорит, те, что прилетали, оставили, понял? Важная улика! Дядя Ваня взял под козырек: понЯл и побежал за полбанкой на Цандера, в «Копейку». Полицейского потом арестовали и дали ему пожизненный срок.
Глава 18
Наташка идёт на войну
Их было трое — один в фуражке с огромной кокардой и двое с автоматами и в касках, лица плотно прикрыты чёрными забралами. «Маски-шоу», здрасьте! — подумала Наташка. — Только вас не хватало, принесла нелегкая!
— И не маски, и не шоу, здрастье-мордасьте, — скрипучим, механическим голосом сказал тот, что был в фуражке. Он нёс под мышкой стальной изящный, сам был высокого роста, широкий в плечах, с внушительной широкой ряхой, мощной лепкой лба, рта, подбородка и большими, торчащими ушами. Одет он был явное не по погоде — в длинный чёрный кожаный плащ. Золотая кокарда на чёрной фуражке, похожей на нацистскую, была какая-то чудная, не то опущенного зубцами вниз ковша экскаватора, не то средневековой опрокинутой башни.
Наташка таких кокард в жизни не видела и поняла, что это, во всяком случае, не ОМОН. Двое чёрных в касках направили на Наташку стволы автоматов неизвестной Наташке конструкции и встали справа и слева от двери, но позади мордастого. Судя по всему, человек в фуражке был у них за главного.
— Ищем важную деталь, которую свистнул вот этот говнюк, — проскрипел тот.
Он ткнул жезлом в стену, и перед глазами Наташи образовался экран, на котором она увидела изображение малого в куртке с надписью «Мослифт»; тот крался среди каких-то металлических конструкций чего-то, похожего на цех завода, оглядываясь воровато по сторонам.
— Что скажешь, Лили Марлен? Не заходил?
Какая я тебе Лили Марлен, дурак, — подумала Наташка с неприязнью.
Мордастый в фуражке поморщился и махнул рукой.
— Можешь не отвечать, не заходил. А за дурака ответишь.
Ткнул жезлом в спящего деда:
— Это что за деятель культуры? — Наташка хотела объяснить, что сторож магазина, дед Вася, ну да, алкаш, но гость опять ответил за неё. — Сторож магазина, дед алкаш, зовут его Вася, ферштейн.
Наташка подумала, что надо бы для приличия спросить: а кто вы вообще такие? И где ваши документы? Если бандиты и воры, то, скорее всего, пошлют её, куда подальше. Но если представители закона, обязаны показать и удостоверения личности и ордер на обыск. А то, что предполагался обыск, в этом сомнений не было. Не за кефиром же зашли в час ночи, обвешанные оружием, как Шварценеггер в роли Терминатора? И что у него с голосом?
— Вот именно, — ответил обладатель жезла, зевая, — какой, к свиньям, Шварценеггер в час ночи? И на фига нам кефир, если мы вооружены до зубов как Терминатор? А голос я сорвал. Песни пел на морозе.
Наташка закрыла рот ладонью: вот дура, что думала, то и сказала! Но поймала себя на том, что не помнит, чтобы говорила про оружие и документы. Подумать подумала, но ведь не сказала! Или она сошла с ума, или спит, одно из двух. И какой мороз летом?
— Не спишь, и с ума не сошла, не боись, — проскрипел человек в фуражке, повергнув Наташку в шок — именно эти слова только что она произнесла мысленно. — Чем меньше вопросов, тем больше шансов дожить до рассвета. Буди старикана, быстро! Шнель!
— Я уже будила, он не просыпается.
— Буди, буди, проснётся. Куда он, на фиг, денется из подводной лодки?
Наташка толкнула деда Васю в бок:
— Дедушка, вставай, тут какие-то люди пришли!
Думала, не добудится, но тот проснулся как миленький и, открыв глаза, уставился на гостей.
— Сам ты «фашист»! — проскрипел, глядя на него сурово, мордастый в чёрной фуражке. Дед открыл рот и потерял дар речи, потому как неизвестный услышал его мысли. — Какая я тебе матка, курка, яйки? От СС и слышу, етиомать. Вам, старым пердунам, фашист за каждой занавеской мерещится. И полиция тебе, дед, не поможет, даже не думай рыпаться. Милиция, полиция, что в лоб, что по лбу, это ты правильно подумал. Ты им только скажи: немцы в городе и «дурка» тебе обеспечена. Засадят в «обезьянник» до утра. Объясняйся потом с бабкой. И будет, как в загадке: сидит дед, во сто шкур одет, кто его раздевает, тот слёзы проливает. Кто это?
— Луковица!
— Сам ты луковица, это — есть дед, то есть, ты! И не кино снимают, не бзди, Илья Муромец, харэ дрыхнуть! Вставайте, граф, вас ждут великие дела! Ни за что не угадаешь, кто я. И нё Федор Бондарчук, и не Михалков! Я круче!
Даже через щетину было видно, что дед покраснел.
— Короче, Склифософский! Не встречал его? — опять на стене возникло изображение парня в куртке «Мослифт». — Откуда он, кто, куда пошёл?
Дед не успел рта раскрыть, чтобы сказать: ясен перец, не видел я козла из «Мослифта», как тот, в плаще, кивнул:
— Всё понял. Козла из «Мослифта», ясен перец, ты не видел.
И, тут же потеряв к деду интерес, повернул лицо к разорённым магазинным полкам, на одной из которых за стеклом, закрытые на тяжелый амбарный замок, выстроились в плотный ряд разноцветные сосуды с водкой.
— Что, дед, выпьем чарочку за шинкарочку?
— Я его не видел и не знаю, куда он пошёл, — с опозданием ответил тот на первый вопрос, подумав, что на всякий случай надо от всего отбояриваться, раз у людей оружие.
Человек в плаще поморщился:
— Да уж я понял! Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Мыслишь в правильном направлении. Выпить, спрашиваю, хошь?
— Чего? — спросил дед, тугой на ухо.
— Вы-пить? Ахнуть, трахнуть, бухнуть, жахнуть, забабахать, накатить, глаза залить и остаканиться? Лизнуть по писяшке? Да по пятьдесят грамм, что тут непонятного? Сообразим на двоих?
Тут вышла вперёд Наташка:
— Водку не отпускаем.
— Да нам по паре пузырей. Не жидись, хозяйка!
— Торговля крепкими алкогольными напитками решением Правительства Российской Федерации запрещена, — строго сказала Наташка. — С 22-х часов вечера до 12 часов дня. Так что, извините, отпустить не могу.
