При этих словах у Управдома радостно сверкнули глаза. Так вот, кто тут воду мутит, подумал Юрка, кто подрывает твой авторитет, ведёт за спиной враждебную деятельность. Ладно, хрен с вами, ваш вызов я принял. И громко позвал:
— Седой!
— Есть, командир!
— Сделай проход в растяжках на пожарной лестнице.
— Не понял. Зачем?
— Отпустим человека к папе. Пусть идёт.
— Так там же рвануть может!
— А вдруг, не рванёт? — повернулся к засранцу. — Ну что, Лёха, давай прощаться. Иди домой. Привет передай папаше.
И отвернулся, подумав: в армии и не таких обтёсывали. Сколько раз было: «Да ты знаешь, кто мой папа? Да мой папа тебе яйца оторвёт, ты понял, сержант? Я счас позвоню, он ребят пришлёт, глаз тебе на жопу натянут, кровью будешь харкать». Такому обязательно надо сразу по соплям. Без подготовки, пока ротный не видит. Словами, как говорится, делу не поможешь. Да в поддых, чтобы воздух ртом половил, как рыба, выброшенная на берег, задыхаясь, подумал о жизни, папочку вспомнил, девочек, клубы ночные, вечеринки с кокаинчиком. Для дела, чтобы поменьше в дискуссии вступал. Потом будет, как шёлковый. В глаза будет заглядывать: «Товарищ сержант, рядовой такой-то явился! Готов выполнить любое задание!». Готов? Ну и молодец. Шагом марш, сортир драить, да всю неделю, да без увольнительной! Чтобы служба мёдом не казалась.
Естественно, никуда этот Лёха не делся. Но кажется, возненавидел он Юрку Гагарина навсегда. Сидит, бубнит: всё папе расскажу!
Барон, бережно обняв автомат, смотрит в одну точку. Интересно, о чём он думает? Тихий, незаметный, взгляд усталый, лицо в копоти. Не любит говорить о себе и Юрка про него вообще ничего не знает. Может, о сыне думает? Тоже вот напасть, родишь, а сын — больной. Доктор говорит, что на 700 родов один обязательно с симптомом Дауна. Тогда сколько ж их тогда в мире? Чуть меньше здоровых?
Кроме Лёхи плохо вписывался в отряд и Чирик. Так сразу и сказал: стрелять не буду, автомат не возьму. Если сцапают с оружием — расстрел на месте, а я ещё жить хочу. Доктор его обозвал трусом. А ты вообще молчи, армяшка, отпарировал Чирик. Вали на свой Памир в свою Армению!
«Дядя», он же Доктор — возразил: «Сами вы Памир, Чирик! И я вам не дядя. Что у вас было по географии?». «Не ваше дело, — отвечал Чирик гордо. — Пять с плюсом!».
— Если хотите знать, молодой человек, Армения — это Кавказ.
И продекламировал со вкусом к поэтическому слову:
— Слышали эти строки?
— Сто миллионов раз!
— Ну и кто это?
— Евтушенко!
— Сами вы — Евтушенко. Это — Пушкин! Он был в Армении и принял за Арарат гору Арагац. Так и умер, думая, что видел великий Арарат. А гора была скрыта за тучами. Евтушенко! Классику знать надо, молодой человек.
«Молодой человек» в долгу не остался:
— Мы тоже в классике кой-чего рубим, не ты один.
И прочитал с выражением:
— Вот это — классика! — сказал Чирик с гордостью.
Доктор, наивный и толстый армянский джентльмен, возражает совершенно серьёзно, горячится:
— Да что вы тут такое говорите, господин из «Мослифта»? Какая это классика! Вы думаете, раз пребываете в космическом пространстве, то можно пороть ахинею и вам она сойдёт с рук? Извините! Не говорите того, о чём не имеете ни малейшего представления! Эти ваши, простите за выражение, стихи не могут быть классикой в общепринятом и общеупотребительном смысле этого слова. Это узкоспециальный язык, язык «фени», арго, жаргон криминального, воровского мира, как он может быть классикой! Вы хоть знаете, что такое «классика»? Классика — это Пушкин, это — Лермонтов, Достоевский, Антон Чехов, это Хачатур Абовян, Аванес Туманян, Егише Чаренц, это «Война и мир», «Мертвые души», это, в конце концов, «Давид Сосунский».
— Кто-о? — обозлился Чирик не на шутку. — Какой еще Сосунский? Никогда Давидам не быть классикой! Нет, и не будет!
Доктор, будучи человеком южного темперамента, заводится с полуоборота:
— Да вы, Чирик, просто олух царя небесного. Вы были в Ереване? Не были, я вижу по глазам. И лучше не езжайте туда с таким превратным представлением об армянах. Так вот. На привокзальной площади Еревана стоит удивительный памятник скульптора Ерванда Кочара — богатырь на вытянувшемся в бешенной скачке коне по имени Джалали. Это скачет Давид Сосунский, держа в руках меч судьбы! Не поэт, не писатель, и даже не драматург, а просто — защитник армянского народа, герой Великой Армении.
— Блин, да целуйтесь вы с вашим Сосунским!
— Что вы имеете в виду?
— А то и имею! — разозлился и Чирик. — Вы, армяне, живёте прошлыми заслугами: Великая Армения, Арарат, Давид Сосунский! Вы вон десятый год свой армянский храм в Москве достроить не можете, деньги тырите и тырите, а про какую-то Великую Армению впариваете. Арарат-гора сто лет не ваша, турецкая, а вы её на коньяк суёте. Давиды ваши только и умеют, что на рынке киндзой торговать, а армянские девчонки дают туркам на улицах Стамбула, классики!
— Господин Чирик, вы не просто дурак, вы ещё и подлец!
— А что, не так? Набежали в Москву, хачи! Со всего Кавказа, из кишлаков и аулов, чего вам у себя не сиделось?
— Вы, Чирик, малограмотны и необразованны! Хачик не может быть «из кишлака и аула», как вы изволите выражаться. Хачик может быть только армянином. Не «чех» — чеченец, не «азер» — азербайджанец, не «чурка», «чурбан», «урюк», «саксаул» или «чучмек», как вы величаете представителей Средней Азии, а — «хачик». Потому что «хачик» идёт от армянского слова — хач. Вы знаете, что такое «хач»?
— Суп такой!
— Суп это хаш, неуч!
— Плевать мне на ваш суп!
— А вы не хамите!
— Плевать, плевать, плевать! С Останкинской башни!
