– Прежде домой надо вернуться, – отозвался Чабби с неувядающим «оптимизмом».
– Станешь на носу, Анджело. Скажу, когда бросить якорь.
Мы ползли по протоку. Закрепив штурвал, я вынул из ящика под поручнями портативный прожектор.
«Пять, шесть – пора поесть, семь, восемь – бревна носим», – пришел на ум детский стишок. Мелькнула мысль о сотнях серых гигантов, уничтоженных ради своих клыков, и от чувства вины за соучастие в убийстве холодок пробежал по спине. Я выбросил лишнее из головы и направил прожектор в сторону светящихся фонарей, трижды подавая условный сигнал. Лодка поравнялась с фонарями на берегу, нижний сигнальный огонь внезапно потух.
– Давай, Анджело, бросай, – негромко приказал я и выключил двигатели.
Якорь плюхнулся в воду: цепь шумно разматывалась в нависшей тишине. «Плясунья» остановилась и под натяжением якорной цепи развернулась носом в сторону устья.
Чабби пошел за грузовыми сетками, а я задержался на мостике, разглядывая сигнальный фонарь на берегу. Стояла мертвая тишина, только болотные лягушки квакали в камышах по берегам Сальсы. В этой тиши я скорее почувствовал, чем услышал, глухой стук – точно биение гигантского сердца. Он воспринимался не столько ушами, сколько подошвами ног.
Звук судового дизеля «эллисон» ни с чем не спутаешь. Пережившие Вторую мировую войну старые двигатели «роллс-ройс» на сторожевых катерах в Зинбалле заменили «эллисонами» – стук издавал один из них.
– Анджело, – не повышая голоса, я дал понять, что на вопросы нет времени, – избавься от якоря немедленно.
Именно для таких экстренных случаев в якорной цепи стоял шплинт. Анджело выбил его тремя ударами четырехфунтового молотка, и конец цепи с шумом упал в воду.
– Якоря нет, Гарри.
Я дал полный ход и открыл дроссельные заслонки. «Плясунья» сердито взревела и, вспенив гребными винтами воду под кормой, рванулась вперед. Хотя мы и шли вниз по течению, лодку тормозил прилив, который надвигался со скоростью пять узлов. Сквозь шум наших двигателей послышался вой «эллисонов» – из спрятавшегося в камышах устья Сальсы вырвался длинный грозный силуэт.
Даже при свете звезд ни с чем не спутать широкий нос и сужающиеся к квадратной обрубленной корме – как бока борзой к крупу – стремительные контуры быстроходного спасательного катера ВМС Великобритании. Проведя свои лучшие дни в водах Ла-Манша, он медленно дряхлел у заболоченных берегов, измученных малярийной лихоманкой. Темнота щадила старика, скрывая пятна ржавчины и небрежную, в потеках, окраску. После замены могучих «роллсов» на экономичные «эллисоны» сил у катера поубавилось. В обычных обстоятельствах «Плясунья» играючи бы его обставила, однако сейчас катеру хватало быстроходности и мощи, чтобы отрезать нас от выхода из протока. Вспыхнули огни боевого освещения – два белых слепящих луча; нас будто ударили, и я прикрыл глаза ладонью.
Катер стоял прямо по курсу, перекрыв проток; на баке орудийный расчет облепил пушку на широкой вращающейся платформе – дуло, казалось, смотрело прямо в лицо. Было отчего прийти в отчаяние.
Мы попали в хорошо подготовленную засаду, толково приведенную в исполнение. Я мог пойти на таран: деревянный корпус катера, должно быть, порядком прогнил, и фибергласовый нос «Плясуньи» выдержал бы удар, но встречное течение мешало разогнаться.
Из темноты позади слепящих прожекторов раздался электронный голос, усиленный мегафоном:
– Оставайтесь на месте, мистер Флетчер, иначе я открою огонь.
«Плясунье» хватило бы и одного снаряда из скорострельной трехфунтовой пушки. С такого расстояния лодка за десять секунд превратится в пылающие обломки.
Я заглушил двигатели.
– Разумное решение, мистер Флетчер. Будьте добры, бросьте якорь, где стоите.
– Действуй, Анджело, – устало распорядился я.
Он бросил запасной якорь. У меня разболелась рука, не напоминавшая о себе последние несколько часов.
– Говорил же, бери карабин, – пробормотал рядом со мной Чабби.
– Ну да, ты бы с их треклятой пушкой повоевал!.. Жаль, не увидим.
Сторожевой катер неумело пытался подойти к борту «Плясуньи», держа нас под прицелом в лучах прожекторов. Мы беспомощно ждали. Ни думать, ни чувствовать не хотелось, но ехидный внутренний голос посмеивался: «Попрощайся с «Плясуньей», старина, вряд ли когда свидитесь».
Меня не так страшил возможный скорый расстрел, как утрата лодки. С «Плясуньей» я был «мистер Гарри» – самый бедовый парень на Святой Марии, один из лучших ловцов крупной рыбы в этом свихнувшемся мире. А без нее – жалкий бродяга, не знающий, как наскрести пятерку на ленч. Пусть лучше расстреливают.
Катер въехал «Плясунье» в борт, погнул леер и содрал ярд краски, но все-таки подошел вплотную и зацепился.
– Сучьи дети, – проворчал Чабби.
Шумной, недисциплинированной гурьбой на палубу запрыгнули с полдюжины матросов в форме китайского пошива – темно-синие клеши, короткие куртки с гюйсами, тельняшки и белые береты с красными помпонами. Вооруженные автоматами АК-47 с выгнутым вперед магазином и деревянным прикладом, моряки отталкивали друг друга, дабы не упустить возможность лишний раз пнуть или огреть побольнее. Нас согнали в кают-компанию и силком усадили на скамью у переборки. Рядом остались два охранника с пальцами на спусковых крючках – в надежде, что подвернется случай спустить курок.
– Теперь понятно, почему вы накинули мне пять сотен долларов, босс, – пошутил Анджело.
Охранник обругал его и двинул прикладом по лицу. Анджело вытер кровь, размазав по подбородку, и никто больше шутить не пытался.
Матросы крушили все подряд. Под предлогом обыска взламывались незапертые ящики, срывалась панельная обшивка. Кто-то наткнулся на бар со спиртным, и, хотя там была всего пара бутылок, все шумно обрадовались. Они чуть не передрались из-за выпивки, как чайки из-за тухлятины, а затем деловито и нагло растащили припасы на камбузе.
Криков, ругани и бессмысленного вандализма меньше не стало даже после того, как их командир отважился на опасное путешествие и с помощью четырех подчиненных рискнул преодолеть шесть дюймов пустого пространства, отделявших катер от «Плясуньи». Тяжело сопя и отдуваясь, он пересек кокпит, пригнулся на входе в кают-компанию и перевел дух.
Таких огромных людей мне прежде видеть не доводилось – чудовищный толстяк ростом шесть футов шесть дюймов, не ниже. Распухшее тело обтягивал белый форменный китель, который едва сходился на животе величиной с заградительный аэростат, подмышки промокли от пота. Вся грудь – в сверкающих орденах и медалях, среди которых красовался Военно-морской крест США и награды времен Первой мировой. Голову, смахивающую на черный начищенный железный котел, в каких его соплеменники варили миссионеров, венчала фасонисто сдвинутая набекрень морская фуражка, щедро обшитая золотым позументом. Тяжело и шумно дыша, он промокал пот, рекой струившийся по лицу, и таращил на меня выпученные глаза.
Туша медленно раздувалась, становясь все больше и больше. «А не лопнет?» – подумал я. Фиолетово- черные губы толщиной с тракторные покрышки раздвинулись, и неимоверной мощности звук вырвался из розового кратера глотки.
– Молчать! – взревел он.
Мародеры мгновенно стихли и замерли как замороженные – один, собравшийся рушить панельную обшивку позади бара, так и застыл с занесенным прикладом.
Переваливаясь, великан сделал несколько шагов, заполнив собой всю каюту, и медленно опустился на мягкое кожаное сиденье. Он еще раз промокнул пот, посмотрел на меня и расплылся в обезоруживающей улыбке, открыв ряд крупных, безупречно белых зубов, – так улыбается самый закадычный друг или наивный младенец. Глаза почти утонули в складках черной лоснящейся кожи.
– Поверьте, мистер Флетчер, я искренне рад знакомству. – Голос глубокий, мягкий и доброжелательный, произношение аристократическое, усвоенное скорее всего в престижном британском университете. По-
