брошенный лагерь, стараясь не светиться на фоне неба. Остановились там, откуда я заметил приближение «Мандрагоры», и оглядели северную оконечность острова.
Как и предполагалось, Мэнни и Сулейман Дада отозвали своих людей – вельбот и моторная шлюпка были пришвартованы к сторожевому катеру. На борту растерянно и бестолково суетились матросы. Я представил, что творилось в главной каюте: Сулейман с новым подельником наверняка неистовствовали, изливая гнев и ярость на разбитое, деморализованное воинство.
– Спущусь в лагерь, Чабби, погляжу, как они там похозяйничали. – Я передал ему бинокль. – Продолжай наблюдение. Если что, дашь предупредительный сигнал – три выстрела.
В этот момент лихорадочная активность на палубе катера усилилась, так что пришлось забрать у Чабби бинокль. Сулейман Дада вышел из каюты и неспешно направился на открытый мостик. В белом мундире, увешанный сверкающими на солнце медалями, в окружении толпы прислужников, он напоминал жирную белую матку термитов, которую рабочие муравьи перетаскивали на новое место. Трудоемкое восхождение завершилось, и ему вручили мегафон со встроенным микрофоном. Повернувшись лицом к берегу, он поднес рупор ко рту и задвигал губами. Секундами позже долетел звук, усиленный громкоговорителем и подхваченный ветром.
– Гарри Флетчер, надеюсь, ты меня слышишь. – Усилитель немного искажал глубокий, хорошо поставленный голос. – Сегодня вечером я кое-что продемонстрирую, дабы убедить тебя в необходимости сотрудничества. Гарантирую захватывающее зрелище, так что постарайся не пропустить, Гарри, – шоу состоится в девять вечера на юте этого судна.
Он отдал громкоговоритель кому-то из подчиненных и сошел на палубу.
– Это он Шерри имеет в виду, – пробормотал Чабби с несчастным видом, вертя в руках винтовку.
– В девять узнаем! – отрезал я.
Офицер с мегафоном забрался в моторную шлюпку. Они не спеша обошли остров, повторяя приглашение Сулеймана Дада через каждые полмили, – на случай если я скрываюсь где-то поблизости, за деревьями на замершем в тишине берегу.
– Ладно, Чабби, – я бросил взгляд на часы, – до вечера далеко, схожу в лагерь. А ты глаз с них не спускай.
Лагерь перевернули вверх дном и разграбили, унеся почти все ценное. В пещерах было разбросано переломанное снаряжение и растоптанные припасы.
Налетчики проглядели пять канистр с горючим, и я спрятал их вместе с тем, что уцелело и могло пригодиться. Пробравшись в рощу, я с облегчением убедился, что тайник с сундуком, тигриной головой и взрывчаткой не нашли.
Я разжился пятью галлонами питьевой воды в канистре, прихватил три банки говяжьей тушенки с овощами и вернулся на гребень холма к Чабби.
– Поспи, если можешь, – посоветовал я, после того как мы перекусили. – Ночь будет долгой и нелегкой.
Он свернулся в траве, как огромный бурый медведь, и вскоре оттуда донеслось негромкое, ровное похрапывание.
В поисках решения я неторопливо выкурил три манильские сигары, но только на заходе солнца меня, что называется, осенило. Идея выглядела до неправдоподобия ясной, простой и осуществимой – пришлось еще раз как следует все обдумать.
В сумерках ветер стих. Я удовлетворенно покачал головой и улыбнулся – ошибки быть не могло.
Сторожевой катер ярко сиял огнями, в белом свете прожекторов палуба на корме напоминала сцену перед началом представления.
Я разбудил Чабби, мы снова поели и утолили жажду.
– Пойдем на берег, – предложил я. – Оттуда лучше видно.
Чабби угрюмо насторожился.
– Вдруг там засада?
– Не думаю. Все собрались на борту. Шерри у них, можно диктовать условия. Зачем лишние хлопоты?
– Если хоть волос с ее головы упадет… – произнес Чабби.
С оружием наготове, мы бесшумно миновали темную безлюдную рощу и спрятались за деревьями у самого берега. До катера было всего ярдов двести. Прислонившись плечом к стволу пальмы, в наведенный бинокль можно было рассмотреть название на пачке, из которой один из часовых достал сигарету.
На затеянный Сулейманом Дада спектакль нам достались места в первом ряду. От мрачного предчувствия надвигающегося ужаса пробирала дрожь, словно с моря задул холодный бриз.
– Давай меняться, – шепнул я Чабби, опуская бинокль. Он передал мне карабин и забрал АК-47.
Точный бой винтовки лучше годился, чтобы держать под прицелом и контролировать происходящее на борту катера. Пока над Шерри не измывались, возможности вмешаться не было, но если кто ее пальцем тронет, сразу за это поплатится. Присев под пальмой на корточки, я отрегулировал диоптрический прицел и навел на часового. Убедившись, что со своего места свободно прострелю ему голову, опустил карабин на колени и приготовился ждать.
Хотя болотные москиты назойливо зудели над ухом, мы с Чабби старались не двигаться и не шуметь. Страшно хотелось закурить, ослабить нервное напряжение, но о таком удовольствии, как сигара, и думать не приходилось.
Время тянулось медленно – от вновь одолевшего меня страха ожидание казалось бесконечным. За несколько минут до назначенного часа деятельность на борту катера активизировалась. Сулейман Дада с помощью приспешников поднялся на мостик и, опершись на перила, смотрел вниз на ют – под мышками и на спине белого кителя проступали пятна пота. Я легко представил себе, как он коротал время, то и дело прикладываясь к бутылке виски из украденных у меня запасов. Он отпустил шутку, и огромное брюхо заколыхалось от смеха. Окружающие угодливо вторили, и раскаты хохота донеслись до берега.
Следом за Сулейманом появились Мэнни Резник и его блондинка. Вид у Мэнни был холеный, одежда дорогая. Он держался особняком и скучающим, безразличным выражением напоминал взрослого, которого заставили исполнять нудную обязанность на детском утреннике.
Лорна Пейдж, напротив, пребывала в приподнятом настроении, глаза сияли, как у девушки на первом свидании. Она смеялась вместе с Сулейманом Дада и, прислонившись к перилам, нетерпеливо поглядывала на палубу. Щеки ее порозовели отнюдь не от румян.
Я все внимание сконцентрировал на ней и, лишь когда Чабби беспокойно заерзал и встревоженно заворчал, перевел бинокль на палубу.
Между двумя матросами в форме, державшими ее за руки, стояла Шерри – маленькая и хрупкая, с растрепанными волосами, в одежде, поспешно наброшенной утром. Выражение на изможденном лице неестественное и напряженное. Я пригляделся внимательнее и похолодел от ярости, когда увидел синяки под глазами, губы, распухшие, как от пчелиных укусов, и ссадину на отекшей щеке. Ее сильно избили. Высматривая следы побоев, я заметил засохшую кровь на синей рубашке, а когда охранник грубо повернул ее лицом к берегу – наспех перевязанную бинтом руку в пятнах то ли крови, то ли антисептика. Шерри казалась измученной и больной, почти на исходе сил.
Гнев чуть не лишил меня разума. Я жаждал расправы над обидчиками и трясущимися от ненависти руками начал поднимать карабин, но взял себя в руки – плотно зажмурил глаза и глубоко вдохнул. Еще не время – пусть ждут своего часа.
Сулейман Дада прижал к губам рупор.
– Добрый вечер, Гарри. Не сомневаюсь, друг мой, ты узнал юную леди. – Широким жестом он указал на Шерри, которая устало подняла на него глаза. – Я подробно ее расспросил – увы, это не доставило ей удовольствия – и в итоге убедился, что она не знает, где находятся интересующие меня и моих друзей вещи. Говорит, ты их спрятал. – Он замолчал и, прежде чем продолжать, вытер залитое потом лицо полотенцем. – Мне она не нужна – разве что как средство обмена.
Он подал знак, и Шерри оттеснили в сторону. Внутри у меня все сжалось – я боялся живой ее больше не увидеть.
Четверо обнаженных по пояс подручных Сулеймана встали по углам квадрата на пустой палубе. Темные, гладкие, мускулистые тела лоснились в ярком свете прожекторов. Каждый сжимал пекановую рукоять
