Катер пробирался между подводными рифами, входя в открытые прибрежные воды. С каждой волной поверхность над рифами вспенивалась, словно под ней тяжело пыхтело притаившееся чудовище. В бесконечном пустынном пространстве океана и неба белая точка катера выглядела бесплотной иллюзией – еще немного, и она затеряется в неспокойном от ветра и течений открытом море.
Взрыв впечатления не произвел – неистовую силу ослабило расстояние, а грохот заглушило ветром. Над крошечным белым суденышком внезапно взвился водяной столб, похожий на пушистое страусовое перо, изогнулся, достигнув высшей точки, и, теряя форму, опал, растекаясь по морской глади. Много секунд спустя долетел звук – безобидный хлопок, никак не потревоживший мои многострадальные барабанные перепонки. Впрочем, почудилось, что я ощутил ударную волну, – легкий ветерок дунул в лицо.
Водяная пыль рассеялась, проток опустел, и никаких следов катера не осталось на рябящей от ветра поверхности, которую он только что бороздил.
С приливом крупные, зловещего вида альбакоры охотятся вблизи берега. Их сразу привлекут и запах крови, и плавающие в воде ошметки плоти. Целеустремленные, ненасытные убийцы не обойдут вниманием тех, кто уцелел после взрыва. Окажись среди них Сулейман Дада, акулы нажрутся до отвала. А может, они признают в нем родственную душу и договорятся по-хорошему, как профессионалы с профессионалом. Мрачноватая шутка развеселила ненадолго – я встал и пошел к пещерам.
Накануне мародеры добрались и до аптечки – сорвали крышку, вытряхнули и растоптали содержимое. Мне с трудом удалось отыскать, чем обработать и перевязать искалеченные пальцы Шерри. Я опасался, что у трех вырванных ногтей повреждены корни и они никогда не отрастут, но, когда Шерри опасливо упомянула об этом, я уверенно заявил: «Все будет хорошо», – после чего заставил ее проглотить пару таблеток кодеина – снять боль – и приготовил постель в темной глубине пещеры.
– Отдохни. – Я опустился на колени и нежно поцеловал ее в щеку. – Постарайся заснуть. Разбужу, как будем готовы к отплытию.
Чабби суетился вокруг вельбота, который оказался в хорошем состоянии, хоть и с несколькими пробоинами от попаданий шрапнели. Мы законопатили дыры, чем могли, и оставили лодку на берегу.
Яма от сундука стала общей могилой для лежавших вокруг тел. Мы уложили их, как сардин в банку, и засыпали мягким песком.
Откопали золотого тигра со сверкающим во лбу глазом; спотыкаясь под тяжестью, снесли статую на берег и уложили на дно вельбота, подсунув упругие полиэтиленовые прокладки. Там же пристроили рюкзак, набитый пластиковыми мешочками с сапфирами и изумрудами.
Напоследок мы вынесли из пещер уцелевшие припасы и снаряжение – канистры с водой и горючим, баллоны для сжатого воздуха, компрессор. Погрузку закончили ближе к концу дня и порядком притомились. Положив поверх скарба карабин, я отошел в сторону.
– Не против, Чабби? – Я достал сигары, собираясь впервые за целый день перекурить. – Теперь можно отчаливать.
Чабби затянулся, выдохнул шлейф голубоватого дыма и сплюнул на песок.
– Пойду принесу Анджело, – пробормотал он. Я на него уставился, и он пояснил: – Не оставлять же парня одного. Тоже небось хотел бы лежать поближе к своим, по-христиански.
Чабби подыскал подходящий кусок парусины и растворился в сгущающихся сумерках.
Я пошел в пещеру, разбудил Шерри, дал ей две таблетки кодеина, закутал в свою фуфайку, и мы отправились на берег. В темноте приходилось в одной руке держать фонарик, а другой поддерживать Шерри. У вельбота я в нерешительности остановился – что-то показалось не так.
Что именно, стало понятно, когда луч света упал на лодку, – карабин исчез. У меня похолодело внутри.
– Шерри, – торопливо зашептал я, – ложись и не вставай, пока не скажу.
Она тут же опустилась на песок рядом с вельботом, а я лихорадочно огляделся в поисках какого-нибудь оружия. Пришла мысль о пневматическом подводном ружье, но оно лежало под канистрами. Нож так и остался в стволе дерева в пальмовой роще – только сейчас о нем вспомнил. В ящике с инструментом есть гаечный ключ, может…
– Не ломай голову, Гарри, винтовка у меня, – раздался низкий хриплый голос за моей спиной. – Не оборачивайся и не делай глупостей.
Должно быть, забрав карабин, неизвестный спрятался в роще, а теперь неслышно подкрался сзади. Я застыл на месте.
– Не оглядываясь, бросай мне фонарь – через плечо.
Я выполнил приказание. Под ногой неизвестного скрипнул песок – похоже, он поднял фонарик.
– Теперь повернись – медленно.
Ослепляющий луч ударил в глаза, за ним смутно маячила непомерно огромная туша.
– Хорошо искупался, Сулейман?
На нем не было ничего, кроме белых трусов; чудовищное брюхо и толстые, бесформенные ноги влажно поблескивали, отражая свет фонаря.
– Твои шутки, Гарри, вызывают аллергию, – заговорил он низким, великолепно поставленным голосом.
Я запоздало вспомнил, какими проворными становятся в соленой морской воде толстяки. Тем не менее, даже если ему помогал прилив, Сулейман Дада проявил нечеловеческую силу и выдержку – он не только уцелел при взрыве, но и проплыл две мили в неспокойной воде. Вряд ли кто из его людей оказался на такое способен.
– Думаю, начать стоит с живота, – продолжал Сулейман. Ложу винтовки он опустил на локтевой сгиб левой руки, которой направлял мне в лицо луч фонарика. – Говорят, там больнее всего.
Воцарилось молчание. Сулейман Дада дышал тяжело, с астматическим присвистом, а я пытался придумать, как отвлечь его внимание и перехватить ствол карабина.
– Умолять меня на коленях о пощаде ты, конечно, не желаешь? – куражился он.
– Пошел ты в задницу!
– Так я и думал. Жаль, доставил бы мне удовольствие. А девушка, Гарри? Разве она не стоит того, чтобы немного поступиться гордостью?
Предательский скрип песка под ногами выдал приближение Чабби, понимавшего, что невозможно пересечь открытый берег незамеченным и что его атака обречена на неудачу. Тем не менее он попытался отвлечь внимание Сулеймана. Выскочив из темноты, Чабби бросился к противнику сзади, и его не остановила даже наведенная Сулейманом винтовка. Прогремел выстрел, из дула вырвалось пламя, но я уже преодолел половину расстояния, отделявшего меня от черной громадины. Чабби упал, и Сулейман начал поворачивать карабин в мою сторону.
Я проскочил впритирку к наставленному на меня стволу и с разбега врезался плечом в Сулеймана, рассчитывая проломить грудную клетку, как случается в автокатастрофах. Однако силу удара поглотил толстый слой жира – словно я наткнулся на пуховую перину. Сулейман отступил, выронил винтовку, но устоял на толстых, как бревна, ногах. Я оказался в его медвежьих объятиях.
Он оторвал меня от земли, притянул к необъятной мягкой груди и держал на весу, сковав руки по бокам. Ноги беспомощно болтались в воздухе; не имея опоры, я не мог противостоять Сулейману, его весу и силе – беспредельной и непреодолимой, как мощь океанских волн.
Все попытки вырваться ни к чему не вели. Удары коленями, не причиняя вреда, тонули в пухлом теле – он не обращал на них внимания. Обхватившие меня руки постепенно сжимались, как кольца питона, и вполне могли раздавить. В панике я изворачивался, отбивался изо всех сил, но безрезультатно. Тяжело, со свистом дыша, Сулейман клонился вперед, напирал огромными плечами, выгибая мне спину дугой и грозя сломать позвоночник.
Откинув назад голову, я вытянул шею и с отчаяния вцепился зубами в широкий, плоский нос, прокусив кожу и хрящи. Рот наполнился теплой, солоноватой, с металлическим привкусом, кровью. Как натравленный на быка бульдог, я рвал и трепал уязвимое место, не выпуская его из стиснутых челюстей.
Противник взревел от боли и ослабил хватку. Я высвободил руки, вывернулся, обеими ногами твердо стал на песок и подставил бедро для броска. Падая на спину, Дада оставил у меня в зубах кусок живой плоти, который я с отвращением выплюнул. Теплая кровь стекала по подбородку – я с трудом удержался от искушения ее стереть.
