Тассо обернулся. В заднем окошке я различил сквозь туман какую-то фигуру, что маячила футах в девяти-десяти от машины. Мускулы на шее Тассо напряглись, но тут же расслабились. Он, улыбаясь, обернулся к нам:
— Дурак ты, Винсент.
— Это почему же вдруг? — обиделся тот.
— Ты его глаза видишь? — Винсент, сощурившись, уставился в окно. Я последовал его примеру. Туман на миг расступился, и мы обнаружили перед собой человека в длинном белом одеянии. Его глаза были затянуты однотонными бельмами. Совершенно слепой.
— Блин, — проворчал Винсент, — я-то почем знал?
— Где-то я его уже видел, — задумался я вслух.
— Подумаешь, диво, — хохотнул Тассо. — Они прямо в глаза бросаются.
— Они? — удивился я.
— Их целая шайка, — пояснил Тассо. — Все слепые и в одинаковых прикидах. Сектанты какие-то. Вылезают на улицу, как только начинается туман. Наверно, они ему молятся.
— Молятся туману? — засмеялся я. — Такого я еще не слышал.
— Безобидный народ, — заключил Тассо. — И все-таки… — Он тронул Винсента за плечо. — Поехали. Слепой-то он слепой, но что глухой — вряд ли.
Пока мы добирались, я внимательно читал досье. Арон Зейдельман. Родился в Германии в 30-е годы. Еврей. Родители погибли в концлагере. Самому Арону и его дяде удалось бежать из лагеря и покинуть страну. Скитался по Европе. С двенадцати лет сам зарабатывал себе на хлеб. Открыл маленькое дело во Франции, в 60-х переехал сюда, сколотил капитал, скупил кучу старых цехов и складов в районе порта. По большей части они так и стоят заброшенные. Много друзей. Стар, но не уступает под натиском молодых конкурентов.
Мы ворвались в его дом: Форд, Винсент, я и еще двое наших. Зейдельман, в халате и тапочках, потягивая бренди, нежился в кресле под дребезжащие звуки какой-то классической фигни. Когда мы вошли, он попытался встать, но один из наших шестерок повалил его на пол.
— Полегче! — прикрикнул Форд. — Смотрите у меня — товар не портить, пока мистер Райми не прикажет!
Я подошел к Зейдельману и обошелся с ним, точно с моими клиентами в области страховки, — заглянул ему в глаза, стараясь вычислить его характер. В таких ситуациях первое впечатление жизненно важно.
Очевидно, он был напуган, но по его лицу, выражавшему мрачную решимость, чувствовалось, что я имею дело с сильным человеком. Ценой нескольких переломанных костей его дух не сломишь. По морщинкам вокруг его глаз было ясно, что его пытались запугивать и пытать раньше — но он не сдался тогда и не сдастся теперь.
Он отмалчивался — знал, зачем мы пришли. Понимал, что слова над нами так же не властны, как и простой грубый нажим — над его волей.
— Ну? — спросил Форд, стоявший у меня за плечом. — Хочешь здесь с ним поговорить или нам его на улицу вывести?
— Дома его на колбасу пустим или на пикнике пожарим? — зашелся от смеха Винсент.
— Мистер Зейдельман, — начал я, — нам нужны ваши фабрики. Я знаю, почему вы отказываетесь от продажи, но вы исходите из ложных предпосылок. Вы хотите передать их по наследству потомкам, но мы с вами оба знаем, что никто из ваших детей этими фабриками не интересуется. Вы не хотите, чтобы они перешли к человеку иной веры, не иудею, но, мистер Зейдельман, религия в вашем ее понимании отжила свое. Нынешняя религия — это бизнес. Кардинал — такой же бизнесмен, как вы: с точки зрения новой веры, нового порядка вы — почти что братья.
Когда я произнес слова «новый порядок», в его глазах что-то мелькнуло. Я взял эту деталь на заметку.
— Передать вашу фирму Кардиналу — разумный шаг, — продолжал я. — Он придает огромную важность деньгам и прибылям. Он — созидатель империй. Он прямая противоположность ваших детей — ведь им от жизни нужны только удовольствия. Я знаю, и вы знаете, что после вашей смерти они не станут продолжать ваше дело. Простите, если я чужой человек, позволю себе без обиняков отозваться о вашей семье — но ваши дети никуда не годные, расточительные эгоисты.
— Да, это так, — согласился Зейдельман. Голос у него был твердый и звучный. Годы не оставили на нем следа. — Но они — люди честные и порядочные. Я их так воспитал. Вы думаете, что после моей смерти они продадут фабрики. Но они ничего не продадут. Вы недооцениваете силу принципов, которые я им внушил с малолетства. Ваш богомерзкий Кардинал хочет лишь одного — разрушить то, что я построил. Он превратит мои фабрики в дома терпимости и опиумные притоны.
Опиум! Да-а, здорово же этот дед отстал от времени!
— Он насадит порок там, где не было и тени греха. Да, он получит огромную прибыль, больше, чем я или мои дети за всю жизнь, но это будут чумные, грязные деньги, сделанные на эксплуатации, жадности и обмане. Я этого не Допущу. Нового Порядка не будет. — С этими словами он улыбнулся горькой улыбкой и слегка приподнял руку со стиснутым кулаком. Я заметил на ней блеклую кляксу — старую татуировку, символ величайшего позора, которым запятнало себя человечество в двадцатом веке.
Чуть отступив назад, я вновь окинул его изучающим взглядом. Крепко сложенное тело, лоснящаяся от здоровья кожа, густые волосы. Я провел ладонью по этим волосам, ласково подергал за них. И спросил:
— Волосы свои?
Вместо ответа Зейдельман только злобно зыркнул.
Я отвел Тассо в сторонку.
— Ты в курсе, как нацисты убивали евреев?
— Газовые камеры, — сообщил он, с любопытством таращась на меня.
— Газ убивал только их тела, — возразил я. — Но прежде им топтали души. Делали так, чтобы они уже не чувствовали себя людьми. Раздевали догола, брили налысо, морили голодом, избивали, обливали помоями. Отказывали им в праве считаться людьми.
— Интересно, — презрительно пробурчал Тассо. — Но нам-то это чем по…
— Я знаю, как его сломать, — тихо проговорил я. — Я знаю, как его раскрутить. Я сумею запугать его до смерти и заставить плясать под нашу дудку.
— Тогда валяй, — отрезал Тассо.
— Любой ценой? — уточнил я.
— Чего бы это ни стоило.
— Любой, — велел я нашим подручным. — В машину его, на заднее сиденье. Я сяду впереди, с Винсентом, буду указывать дорогу. И смотрите, чтобы ОН — то есть Зейдельман — не слышал.
Я приказал Винсенту ехать в один из наших магазинов. Из-за тумана машина еле ползла, что было нам только на руку — напряжение нагнеталось. Хозяин магазина немного поворчал из-за того, что его подняли с постели посреди ночи, но при виде Форда Тассо моментально заткнулся. Не задавая вопросов, он вынес нам то, что я велел. Первая модель не подошла — ее нужно было включать в розетку. Хозяин притащил другую, на батарейках, большую и красивую. Я спросил, сильно ли она шумит. Он уверил, что да. Я засунул необходимую мне штуковину в бумажный пакет с ручками, чтобы ее не было видно, сказал «спасибо» и отчалил.
Трое, ожидавшие в машине, уставились на пакет, гадая, какое ужасное орудие пытки в нем таится. Я молчал. Зейдельман слегка дрожал, но в общем проявлял редкостное хладнокровие.
Мы отправились в район порта. Я знал, что нам нужно — любая старая фабрика с собственной мини- ТЭЦ, которая работала бы на угле. С огромными печами.
После недолгих поисков Такая нашлась. Зейдельмана затащили внутрь и прислонили к холодной и мокрой дверце железной печи. Прошло много лет с тех пор, как подобные печи служили злу, но память крепка. Я знал, что Зейдельман не забыл об участи своих родителей и бесчисленных соплеменников.
В багажнике нашлись фонари. Мы взяли три фонаря и направили их лучи на дрожащего человека, старого воина, чье сердце победило в нем разум.
— Раздеться, — приказал я со сталью в голосе, игнорируя протесты моей совести, принуждая себя
