продолжать грязную игру. Зейдельман замешкался. — Раздеться! — взревел я, стукнув по печи рукояткой фонаря. — Raush! Раздевайся, ты, еврейская сволочь, недоумок обрезанный! И мигом!
Слова срывались с моего языка с ужасающей легкостью. Я заметил, что даже некоторые из наших поежились. Прошли десятки лет — но некоторые кошмары никогда уже не перестанут терзать нашу планету. Есть преступления, на которые не пойдут даже самые отъявленные мерзавцы.
От моих окриков Зейдельман напрягся всем телом. В его глазах заблестели слезы праведного гнева. Проворно, грациозно он разделся догола и отпихнул одежду ногой. И вперил в меня ненавидящий взгляд.
— Так-так, — процедил он. — Решил в гестаповца поиграть. Продолжайте, молодой человек. В гитлеровской Германии вам было бы самое место. Менталитет подходящий, я прав? Но таких, как вы, я уже встречал. Такие, как вы, отняли у меня родителей и двоих братьев. Я уже стоял голый перед лакеями Зла. Тогда я не сломался и теперь не сломаюсь. Ты меня не сломаешь, эсэсовец недоделанный, потому что во мне живут души миллионов убитых. Во мне — правое дело. Ваши наших не победят никогда. Уже пробовали — не вышло. Так. Давайте, попробуйте. Так поступают дураки. Дурака не выучишь. Попробуй еще раз, подонок, ничего-то у тебя не получится.
Форда с Винсентом его слова смутили, и они вопросительно покосились на меня. Здесь они чувствовали себя не в своей тарелке. Тассо доводилось убивать и пытать мужчин, женщин и детей. Но не так. Здесь речь шла не об обычных наездах и разборках — а о противостоянии добра и зла, правды и греха. Я сделал то, на что в жизни еще не осмелился ни один из присутствующих, — поставил на кон свою душу.
Я выступил вперед. Время слов и угроз миновало. Я подошел к Зейдельману. Теперь он дрожал как осиновый лист, и, несмотря на храбрые речи, в его глазах брезжила растерянность. Ему уже доводилось проходить через огонь и воду, но тогда он знал сценарий. Теперь же он не мог понять, насколько далеко я готов зайти.
Легкий ветерок сдувал ему челку на глаза. Моргнув, он встряхнул головой, отбрасывая волосы со лба. Я подошел поближе, раскрыл пакет и позволил ему заглянуть внутрь. Он ждал увидеть что-то другое: револьвер, клещи, нож. Какое-нибудь орудие зверств. К зверствам он был готов. Но не к этому.
Съежившись всем телом, он заплакал.
— Нет, — взмолился он. — Вы не имеете права. Я человек. Такой же, как и вы. Нельзя воскрешать прошлое. Это не по-божески.
— Подпишите бумаги, — тихо проговорил я, вновь проведя рукой по его волосам, успокаивая его, точно ребенка. — Подпишите или я достану эту штуку и включу. Она работает на батарейках. Прогресс, nein?
Он смотрел на меня. В его глазах промелькнули отвращение, ненависть и, что было важнее всего, страх. Я нажал на кнопку, и механизм сердито зажужжал. Выждав несколько секунд, я выключил его.
— Подписывайте.
— Нелюди, — всхлипывал он.
— Да, — подтвердил я. — Мы с Адольфом и Германом. Все мы нелюди. А вы — наша жертва. Давайте, подписывайте, чтобы нелюди оставили вас в покое. В этом ваша единственная надежда. Решайте сами — мучиться или нет. Все в ваших руках.
— Нет, — произнес он, взяв у меня ручку, которую я уже держал наготове. — Я ничего не решаю, демон. Ваши нелюди переломали мне руки много лет назад. Руки и волю. Я думал, что им это не удалось, но я ошибался. Эту бумагу подписывают не мои руки. — Он поднял на меня глаза. — А ваши. — Поставив финальный росчерк, он сунул мне ручку и документы и умолк.
Мы бросили его на фабрике. Он стоял, одинокий, плачущий, голый, сломленный. В машине царило гнетущее молчание. Тассо с Винсентом думали, что повидали все на свете и сделались глухи к жестокости и боли, которыми изобилует мир. Сегодня они обнаружили, что ошибались. Капак Райми продемонстрировал им новый вид жестокости — новый и в то же самое время старинный способ, с которым они дотоле сталкивались лишь в учебниках истории.
Когда машина подъехала к моему отелю, Винсент ухватился за пакет.
— Дай посмотреть, что там, — любопытство прям гложет.
— Смотри, — заявил я. — Мне нечего скрывать.
Он открыл пакет медленно, осторожно, опасаясь увидеть внутри какую-нибудь отвратительную живую тварь. Но при виде пресловутой вещи его лицо вытянулось от недоумения.
— Что-то не врубаюсь, — пробурчал он. Запустил руку в пакет, потрогал таинственный предмет, вытащил наружу, включил. — Никак не могу врубиться, чего он так сдрейфил, а? — произнес он, меж тем как я выбрался из машины и хлопнул дверцей. — Что такого жуткого в электробритве? — задал он риторический вопрос.
На следующее утро Адриан вновь не явился на работу. Меня опять возил Томас: молчаливый, покорный, понурый. Туман рассеивался, и до моего офиса мы добрались без проволочек. По дороге я позвонил по мобильному в фирму Адриана и спросил, что с ним. Ответила мне девушка на коммутаторе: Адриана она не знала. В офисе я поискал Соню, но ее не было. Попытался позвонить Адриану домой — там никто не подходил.
Его отсутствие меня нервировало. Может, стряслось что-нибудь? Но, наверно, он бы тогда позвонил… Я решил, что после работы заскочу к нему домой и наведу справки.
Добравшись до своей комнаты, я устроился в кресле с первой за этот день чашкой кофе. Но тут же зазвонил телефон. Это был Форд Тассо:
— Сегодня вечером тебя желает повидать Кардинал.
— Да? — У меня сердце упало в пятки. — И что, есть какой-то конкретный повод? Не из-за нашей вчерашней поездки, часом?
— Хотел бы он прислать письмо — прислал бы с гребаным курьером, — взревел Тассо. — К одиннадцати ноль-ноль чтоб был здесь, засранец, и не опаздывай.
— Ладно. Увидимся… — Но он уже повесил трубку.
Мне стало уже не до работы. Моя вторая аудиенция у Кардинала! Очевидно, он уже слышал, как я выпендрился с Зейдельманом. Что же, он хочет поздравить меня лично? Или раскритиковать мою тактику? Может, я слишком много себе позволил? Повышение по службе или отставка? Я ума не мог приложить.
В офисе я выдержал ровно сорок восемь минут и не секундой больше. На месте мне не сиделось. Шелестеть бумагами и вчитываться в древние сухие документы стало совсем невмоготу. Я еще ни одного рабочего дня не пропустил. Давно, давно пора украсить своим именем список прогульщиков. Потехе час, делу время — пока дело с ума тебя не свело.
Я вызвонил Томаса, выскользнул из здания через задний ход и велел шоферу просто покатать меня по городу. Опустил стекла, впуская в салон свежий воздух. Мне требовалось подумать. Моя первая встреча с Кардиналом словно бы приснилась мне во сне. Меня приволокли к нему без предупреждения — я не успел ни сопли вытереть, ни ботинки почистить. Я понятия не имел, какое впечатление произвел на него тогда, но теперь твердо решил: на сей раз надо выказать перед ним собранность. Продемонстрировать, чему я научился. Доказать, что в его организации я на своем месте.
Вот только…
Подхалимы день и ночь скачут вокруг Кардинала на задних лапках. Всякий знает, что он их недолюбливает. Ненавидит поклоны, расшаркивания, отрепетированные речи. Терпит, конечно, — ведь даже Кардинал не в силах изменить светских условностей, но это не значит, что они ему по сердцу. А вот я ему в первую нашу встречу вроде бы пришелся по сердцу — если у него вообще есть сердце. Мы вполне поладили: судя по всему, ему было приятно со мной общаться. Возможно, его позабавили мои непротокольные манеры. Возможно, и эту работу он мне дал именно потому, что я резал правду-матку, не подумавши, ножками не шаркал и вообще не…
Нет, так и мозги вывихнуть недолго. Значит, лучший способ подготовиться к встрече — это к ней не готовиться? В моих ли это силах? И нужно ли ему это от меня? Может, он, наоборот, желает на сей раз увидеть лощеного светского льва?
Головоломка замучила меня вконец. И тогда я решил: а пошло оно все на фиг! Пусть Кардинал
