— Не уезжай, не уезжай. Ты все хотела белое пальто. Я куплю тебе… Сейчас же пойдем покупать. Только не уезжай!
Аня соскакивает на перрон. Вот оно, чего она боялась!
— Папа, папочка… Я ведь только на две недели… И билет уже взят. Ну, хочешь, я вернусь через неделю? Через неделю, честное слово…
— Не уезжай, Аня! — глаза его краснеют.
Проводник кричит: «En voiture!»[74] Надо садиться. Аня быстро целует большую худую руку отца. И от этого оба смущаются.
— Ну, Господь с тобой, поезжай, — говорит Александр Павлович, как-то сразу успокаиваясь. — Если уж нельзя иначе. И вот, — он достает три десятифранковых бумажки, роется в карманах, собирая мелочь. — Еще два франка было. Где же они?..
— Не надо, папочка, не надо…
— Бери. Тебе там нужнее…
— Хоть на папиросы себе оставь…
— Садись скорее.
Паровоз свистит.
— До свиданья! — Аня машет платком.
Александр Павлович бежит рядом с вагоном.
— Сейчас же телеграфируй, не забудь!..
Аня еще помахала платком. Потом вытерла глаза. В купе уже устраивалась толстая простолюдинка. Поезд дернул. С полки упала корзина. Из корзины понеслось кудахтанье.
— Вот в подарок сыну везу. Разве они в Париже знают, что такое настоящая курица? Посмотрите, какая красавица!
— Да, очень хороша.
— Нет, вы пощупайте, какая у нее грудка.
Аня отвернулась к окну.
— Я ее маисом откармливала, — пыталась заинтересовать ее хозяйка курицы.
Аня, не отвечая, смотрела на голубое Средиземное море.
Вечером она будет в Париже. Париж… Андрей… Как-то Андрей ее встретит? Может быть, совсем забыл. А когда-то…
По вечерам она ждала его в длинном темном коридоре. Они жили в одной гостинице. Ей было пятнадцать лет. Андрей приходил с работы. Он всегда приносил ей что-нибудь сладкое, чаще всего халву. Они садились на большой пыльный сундук напротив окна. Андрей целовал ее ноги в коротких детских чулках. Аня ложилась на сундук, набив рот халвой. В окно блестела луна и чернели мачты над Золотым Рогом. С набережной доносился гул, пахло морем, пылью и керосином. Было таинственно и страшно. Аня лежала, заложив руки под голову: они плывут на большом корабле… нет, они в замке, в подземелье…
— Когда ты вырастешь, Аинька, я женюсь на тебе.
— Разбогатей сначала, — смеялась Аня.
«…А теперь он разбогател… и женится на Люське. Разве это справедливо?»
Она достала из сумки письма.
«…Андрей обожает меня. Я объедаюсь конфетами и купаюсь в духах. Через месяц наша свадьба…»
«Проклятая Люська! Ну это еще посмотрим!..»
Курица громко кудахтала, прыгая по полу связанными ногами.
На серой стене черными большими буквами «Paris». Так просто. И кругом так просто — рельсы, фонари, дома, люди… А ей казалось, что в Париже все особенное, чудесное. И люди особенные — ведь они парижане.
Аня вышла с вокзала. Нет, это все-таки Париж! Воздух веселый, и фонари горят как-то торжественно…
Носильщик уложил ее чемодан в такси. Ей стало страшно. Может быть, лучше ехать к тете? Но она уже сказала шоферу адрес Андрея.
«…Что-то будет? Ах, все равно. Теперь ничего не изменишь, — автомобиль круто завернул. — Выскочить бы потихоньку и спрятаться там в углу за выступом дома…»
Лохматая голова консьержки высунулась из-за стеклянной двери.
— В такой час в гости?
— Я с поезда…
— Третий этаж налево.
Аня стала быстро подниматься по лестнице. Свет погас. Не ошибиться бы этажом.
— Кто там? — спросил Андрей по-французски.
— Открой. Это я.
— Кто я?
— Я, Аня…
Андрей стоял в освещенном четырехугольнике раскрытой двери. Волосы его были растрепаны, как у консьержки, и лицо такое же сонное и недовольное.
— Ты, Аинька? — и он, подняв руки, быстро приподнял волосы. — Да входи же. Когда ты приехала? — он наконец улыбнулся.
— Только что. Мой чемодан в такси.
— Сейчас я принесу, — засуетился он, запахивая домашнюю куртку.
Аня осталась одна в чужой прихожей. Перед ней — зеркало, за спиной открытая на лестницу дверь…
«Зачем я приехала! Ничего не выйдет. Он недоволен. Он меня совсем забыл».
Андрей принес чемодан.
— Ну, рассказывай…
— …Я телеграфировала тете… Она меня не встретила… — Аня растерянно ежилась. — Я забыла ее адрес… Тогда приехала к тебе… Ты сердишься?
— И отлично сделала. Но, — он наморщил лоб, — как теперь быть? Зачем я отпустил такси! Тут не найдешь, а пешком далеко. Ты очень устала?
— Очень… — она запнулась. — Скажи… Нельзя ли у тебя переночевать?
— И прекрасно! Куда тебе, в самом деле, тащиться ночью? Раздевайся же.
Он помог ей снять пальто.
— Вот уж не ждал… Как ты выросла! Дай же на тебя посмотреть.
Аня закрыла лицо руками.
— Нет, не смотри. Я вся перемазана как трубочист. Нельзя ли помыться?
— Прости, я не сообразил. Вот сюда, направо.
Андрей щелкнул выключателем в ванной.
— Ну, ты мойся, а я пока приготовлю чай.
Аня разделась и медленно, чтобы не обжечься, села в горячую воду. Ой, как горячо. Ноги сразу покраснели; от этого, как всегда, сделалось весело. Она намылила губку и стала тереть шею.
«…Какой Андрей хозяйственный! Сколько губок, и щетки какие-то с ручками». Она тихо рассмеялась. От яркого света, пара, блеска никелированных кранов, усталости, горячей воды и оттого, что Андрей, звеня чашками, ходит так близко и даже дверь не заперта, было тоже весело. Весело и страшно…
— Андрей, — крикнула она. — Нет, нет не входи — я в ванне. Ты только скажи, ты не сердишься?
