Черные крылья, черные глаза наклоняются над ней. Холодные легкие руки гладят ее грудь, ее колени. Как холодно, как блаженно, как страшно. Сейчас оборвется ее душа. Она держится только на тонкой ниточке. Сейчас оборвется и полетит в широкое окно, в темное небо… Но почему так темно?.. Она не видит его. Только черные блестящие глаза, только черные огромные крылья…
— Азраил…
Ледяные губы медленно и мучительно касаются ее губ. Темно. Тихо. И веки закрываются от счастья, блаженства и ужаса.
— Азраил…
Люка просыпается. Это их спальня. Вера спокойно дышит на соседней кровати, на стуле лежит платье, на коврике брошены туфли. Это их спальня, и все обыкновенное. Но в ногах Люкиной постели, словно огромная птица, сложив черные крылья, сидит Азраил, и черные глаза его блестят в темноте. Она протягивает к нему руки.
— Азраил. Ты будешь ко мне прилетать?..
— Да, да. Каждую ночь… Каждую ночь…
Люка ходит в лицей, обедает, готовит уроки. Как всегда. И никто не знает, что с ней случилось, и никто ничего не замечает. Люка не изменилась, только немного бледнее, немного рассеяннее, чем прежде.
Урок истории. Люка зевает. Как она устала и спина болит. А после истории еще алгебра.
«Азраил», — пишет она чернилом на парте и стирает рукавом, чтобы никто не увидел. Рукав весь черный и руки тоже.
— Слушай, — толстая Ивонна толкает ее локтем. — Он завтра придет.
Люка рассеянно поднимает голову.
— Он? Кто он?
— Он. Поль, конечно. Какая ты бестолковая.
— Куда же он придет?
— Ты уже забыла. Ведь я обещала его показать. Он придет завтра в Люксембург. Слышишь, Жанна?
Жаннино хорошенькое лицо густо краснеет:
— Этот Поль, который тебя целует?..
— Ну, да. Завтра в половина третьего.
Жанна и Люка ходят взад и вперед по широкой аллее Люксембургского сада. На Жанне новое платье и перчатки.
— Ты чего же так нарядилась?
Люка насмешливо осматривает ее.
— Сегодня воскресенье, и мы должны познакомиться с молодым человеком…
Люка смеется, тряся головой, ее светлые волосы прыгают.
— Ты бы хоть шляпу надела, — советует Жанна. — Что он подумает?
Люка подбрасывает берет и ловит его.
— Вот еще. И так много чести, что мы его ждем.
Рыжие листья глухо шуршат под ногами. Деревья поднимают к небу голые, черные ветки. В холодном прозрачном воздухе статуи кажутся живыми, цветы — искусственными и сад виден до самой глубины.
В ворота входит Ивонна, рядом длинный Поль в студенческой шапочке.
Ивонна сияет. Люка и Жанна останавливаются и ждут. Идти навстречу неприлично.
— Это Поль, — знакомит Ивонна, — а это мои подруги Жанна и Люка.
Поль улыбается. Зубы у него пломбированные. Он пожимает им руку — ладони у него потные.
— Какие хорошенькие, — говорит он развязно. — Только худенькие, как макароны. Но все-таки прелесть.
Садятся на скамейку. Люка с краю, рядом Поль, потом Жанна. Ивонна уступила ей свое место возле Поля.
— Ну, девочки, расскажите что-нибудь веселое, — говорит он.
Но они молчат. Ивонна толкает Жанну ногой, давясь от смеха.
— Чего ты?.. Перестань, — смущенно шепчет Жанна.
Поль смотрит на Люкины голые колени.
— Совсем еще маленькая. В коротких чулочках. Сколько вам лет?..
Люка обиженно прикусывает губу.
— Через месяц пятнадцать.
— О, как много, — он протягивает руку к Люкиным коленям. — А потрогать можно?..
Люка вскакивает красная и злая.
— Не смейте. И довольно с меня… Прощайте.
Она поворачивается и быстро идет к воротам. Ивонна догоняет ее.
— Что же ты? Куда? Он обидится.
— На здоровье, пусть обижается.
— Но как можно?.. Ты совсем невоспитанная.
— Убирайся, — Люка почти бежит.
— Разве он тебе не нравится?..
— Ужасно нравится, страшно, и он чудно тебе подходит.
— Ну вот видишь…
— Прощай.
Ивонна недоумевающе смотрит Люке вслед, потом возвращается к Полю и Жанне.
— Сумасшедшая эта Люка.
Люка идет по тротуару.
Как противно. Руки у него потные, и весь он отвратительный, и еще целуется с этой индюшкой. А она, Люка, побежала смотреть на него. Она, к которой прилетает Азраил…
Люка морщится. Какой стыд. Он чуть не взял ее за колено. Чтобы успокоиться и убить время, Люка идет пешком. Идти далеко, с Монпарнаса в Пасси. Но ей не скучно. Она размеренно шагает, читая в такт.
Уже четыре часа, а в одиннадцать можно лечь.
