Екатерина Львовна впускает его.
— Я так рада, — говорит она, целуя его в лоб.
Глаза его блестят из-под очков.
— Это самый счастливый день моей жизни.
— Надеюсь, что вы теперь всегда будете счастливы. Верочка… это… твой жених.
«Мой жених… — Вера стоит перед зеркалом в белом широком платье. Глаза смотрят печально и удивленно, рот кажется совсем невинным, и руки беспомощно опущены. — Мой жених, — повторяет она. — Я невеста… — она улыбается себе в зеркале. — Здравствуй, невеста, — а о нем, об Арсении, она больше не будет думать. Кончено. У нее жених. Но сердце больно сжимается, боль бежит от сердца к ногам, к рукам, к горлу, и хочется кричать от тоски. Но нельзя. Там, за стеной, ее жених. Он не должен знать. Никто не должен знать…»
Она выходит в столовую, протягивает руку Владимиру Ивановичу.
— Володя…
Голос ее звучит тихо и нежно, и лицо розовеет от смущения.
— Вы можете меня поцеловать.
Он касается губами ее щеки и закрывает глаза.
— Господи, как я счастлив…
Все молчат. «Что бы ему еще сказать», — думает Вера. У Екатерины Львовны встревоженное лицо. Круглые часы громко тикают.
Владимир Иванович вдруг становится веселым и шумным.
— Вот увидите, какой я теперь буду, — говорит он, шагая по маленькой столовой. — Вот увидите. Я хочу, Верочка, чтобы вы гордились вашим мужем. Я весь мир переверну.
Вера смеется.
— Ну, конечно, перевернете…
— Вы знаете, на нашем заводе… Меня так ценят. Я…
Вера улыбается, не слушая. Вот он какой. А она и не знала. Разговорчивый. И чем-то гордится. Она думала, робкий, тихий. А он вот какой.
Ей становится скучно.
— Послушайте, Володя. Поедем ужинать. Куда-нибудь, где цыгане. Хорошо?..
— Что ты, Верочка? Как можно к цыганам. Вас благословить надо. А ты к цыганам…
— Ну и благослови, если надо. Но ты ведь, наверное, сама не знаешь, как благословляют. Только поскорей. А потом поедем. Я хочу веселиться…
Ресторан. Шампанское. Женщины в светлых вечерних платьях. И все смеются, и всем весело. Или, может быть, притворяются, что им весело. Но Вере грустно, и нет сил притворяться. Она ставит локоть на стол, голова легко кружится, и все кругом кажется смутным и странным.
Цыгане на эстраде. Старые цыганки в пестрых шалях. Какие у них толстые ноги, а цыганки должны быть стройные и молодые.
поют они гортанно и страстно.
— Как грустно, — вздыхает Вера. — А я хотела веселиться. Зачем мы приехали сюда?
— Если вам не нравится, поедем в другое место. В какую-нибудь французскую буат[109]. Там веселее.
Но Вера качает головой.
— Нет. Останемся. Они хорошо поют. И разве есть место, где мне будет весело?.. Налейте мне еще.
— Верочка, ты слишком много пьешь.
— Оставь, мама. Слушай лучше.
Вера пьет, закинув голову, и ставит пустой стакан на стол.
— Не мешайте мне сегодня жить, — повторяет она медленно. — Но ведь мне никто не мешает. Никто. И все-таки я не могу жить. Ах, лучше бы я умерла.
— Вера, что ты говоришь… — испуганно шепчет Екатерина Львовна. — Не пей больше.
— Ты думаешь, я пьяна? Нет, а может быть, и пьяна, я не знаю. Пусть туман колышется. Видишь, как он колышется. Или это дым от вашей папиросы? Отчего вы молчите, Володя? Вам тоже грустно? Хотите выпьем на ты?.. Жених и невеста всегда на ты.
Она протягивает ему стакан, чокается.
«Надо сказать, что-нибудь неприятное», — и смотрит ему прямо в глаза.
— Я не люблю тебя и никогда не полюблю.
Он роняет стакан, шампанское течет по скатерти, на Верино белое платье.
— Глупый, — смеется она, захлебываясь, волосы падают ей на лоб, — какой глупый. Я нарочно.
Он вытирает ее колени салфеткой.
— Ты пошутила?..
— Ну конечно. Конечно…
поют цыгане.
Вера слушает. Лицо ее снова становится грустным.
— Конечно, я пошутила. Но слушай. Я не знаю… Может быть, ты все-таки будешь несчастным со мною. Даже наверно будешь несчастен. Мне очень жаль вас, Володя… Но что же я могу?..
— Вера, не пей больше.
— Ах, мама. Оставь. Сама не пей, если тебе не хочется. И я больше не обязана тебя слушаться, раз я невеста, — она смеется. — Кончилась твоя власть надо мной. Правда, Володя?..
Цыгане уходят. Теперь вместо них на эстраде негры. Гавайские гитары щемяще и томительно звенят.
— Что же это такое? — растерянно оглядывается Вера. — Будто нарочно. Я хочу забыть, смеяться. А они нарочно выворачивают мне душу.
