его, по-настоящему.
— Ах нет, мама. Совсем не то. И когда женой стану, наверное, разлюблю. Ты ничего не понимаешь. Это, должно быть, от ожидания, оттого, что с ним целуюсь. Но я влюблена, — нетерпеливо и обиженно проговорила она. — И скорей бы уже свадьба. Ждать тяжело. Даже часто дышать трудно, как будто сердце распухло, — она на минуту умолкает. — Слушай, мама, — вдруг спрашивает она, — а ты… Как ты можешь?
— Что могу? О чем ты, Верочка?
— Ну, как ты можешь, — нетерпеливо продолжает Вера. — Как ты можешь… спать одна? Разве тебе не тяжело?
Екатерина Львовна поднимает брови и краснеет.
— Вера! Что ты говоришь! Ведь я твоя мать.
— Ну и что же, что мать? Уважать тебя надо, бояться? Нет, нет, — Вера, смеясь, обнимает мать и целует ее в шею. — Я тебя люблю, ужасно люблю, вот и все. И мне тебя жаль. Да, жаль.
— Оставь, оставь. Задушишь.
— Тебя никто не целует, так хоть я. Моя красивая, моя молодая мама.
Екатерина Львовна смущенно отбивается от дочери.
— Ну довольно. Успокойся. Полежи тихо. Хуже Люки.
Вера вытягивается поверх одеяла рядом с матерью.
— Нет, мне серьезно жаль тебя, мамочка. Тебе непременно надо еще замуж выйти. У тебя такие плечи, такие глаза, такие губы. Тебе нельзя быть вдовой.
— Глупости все это, Верочка. Но как ты нервна.
— Ах, я совсем не нервна. Я влюблена, я счастлива. И я хочу, чтобы все были счастливы, и прежде всего ты.
Вера снова целует мать.
— Мамочка моя милая. Мама-кролик. Мама-персик. Мама-соловей. Помнишь, как я тебя в детстве звала.
Екатерина Львовна нежно гладит ее темные волосы.
— Странная ты. Такая ласковая, а сердца у тебя настоящего нет, и никого ты не любишь. Как кошка. Ну иди спать. Дай я тебя перекрещу. Уже поздно.
— Спокойной ночи, соловей мой.
Вера целует еще раз мать и, соскользнув с постели, бежит, смеясь, к себе.
Люка еще не спит. Она лежит в темноте с закрытыми глазами, сложив руки на простыне.
Вера тихо проходит мимо нее, кровать легко скрипит, шуршат простыни.
— Вера, — зовет Люка, — Вера, послушай.
— Ты не спишь, Люка? Уже поздно.
— Послушай, Вера.
— Ну что?
— Я все лежу, думаю о тебе и не могу заснуть.
Вера тихо смеется.
— Брось думать. Знаешь, индейский петух тоже думал…
— Вера, не смейся. Вера, ты не боишься выйти замуж?
— Боюсь? Что ты еще выдумала?
— Но ты разве забыла? Ты ведь мне сама рассказывала… И все это будет с тобой, подумай…
— Ах, вот ты о чем, — Вера зевает. — Спи лучше, — простыни снова зашуршали.
— Но, Вера, — взволнованно зашептала Люка. — Ведь это так страшно, так страшно…
— Молчи. Не мешай мне спать. И не волнуйся, пожалуйста. Ты еще мала, не понимаешь. Я совсем не боюсь, я очень счастлива. Спи, Люка.
Люка замолкает на минуту.
— Вера, — снова зовет она. — Вера…
Но ответа нет.
Люка подгибает выше холодные колени, закрывается одеялом до самого подбородка и вздыхает. Вера смеется, не хочет слушать. Неужели она не понимает, что ее ждет?
Люка закрывает глаза, чувствуя страх перед этой тяжелой, непонятной грязной жизнью, и сейчас же засыпает.
Екатерина Львовна разбирала покупки, только что принесенные из магазина. Вера сидела на диване и безучастно глядела в окно.
— Кружева очень хороши. А шелк слишком тонкий, будет плохо стираться. Да что с тобой, — Верочка? Даже не посмотришь, будто не для тебя все это.
— Скучно…
В столовую вбежала Люка, неся Верину новую шубу.
— Стыдно хандрить, Вера. Тебе скучно, а нам от этого тошно. Вот и Мурзик загрустил, — Люка высоко подняла шубу. — Видишь, Даже рукава повесил. Улыбнись Мурзику, Вера, а то он обидится.
— Отстань, Люка.
— Фу, какая ты злая, слышишь, Мурзик говорит: для того ли я пятнадцать тысяч стоил, чтобы на меня и взглянуть не хотели. Для того ли я такой пушистый и теплый. Ну, улыбнись, а то Мурзик обидится. Неужели ты больше не любишь его?
— Что там любить, подумаешь. Ведь это только шуба. Пускай дорогая, но все-таки только шуба, больше ничего.
Люка, прищурившись, взглянула на сестру.
— А ты что хотела, чтобы шуба Исаакиевским собором была?
Вера рассмеялась.
— Ты глупая, Люка. Ну пойдем, помоги мне одеться. И Мурзика тащи. Хочешь, поедем с Володей в Булонский лес чай пить?
Люка запрыгала. Рукава шубы замахали в воздухе.
— Ура! Не сердится, не сердится. Только пить будем не чай, а шоколад, хорошо?
Накануне дня свадьбы приехала из Бордо тетя Варя и теперь сидела за столом в столовой.
Люка внимательно разглядывала ее. Мамина сестра, а совсем не похожа. Такая толстая, самоуверенная. Только на три года старше, а совсем старуха.
— Это хорошо, — говорила тетя Варя, — что замуж выходит. Тебе легче будет. Да и спокойней. Долго ли с теперешними до греха. Очень я рада, что у меня сын, а не дочь. Вот и Люку поскорей пристрой.
— Ну, Люка еще ребенок…
— Я и не говорю, чтобы сейчас. Когда шестнадцать лет будет. Что же это Вера так долго. Завтра свадьба, выспаться даже не успеет. Эх, как все неправильно.
Екатерина Львовна улыбнулась.
— А ты по-прежнему хочешь, чтобы все правильно было?
— А то как же? — удивилась тетя Варя и, поставив локти на пеструю скатерть, поправила шпильки в прическе. — Все должно быть правильно, не так, как у тебя. В доме беспорядок, да и в жизни твоей всегда беспорядок был. Никогда ты не знала, что хочешь. Вот и дочку так воспитала. Любит она хоть жениха своего?
— Кажется, любит.
— Кажется? Мать, а не знаешь. Эх ты, — презрительно мотнула она головой. — Да и то, какая у них, у теперешних, любовь.
— Да ты, Варя, не волнуйся, — успокаивала Екатерина Львовна. — Вот, попробуй варенье. Я сама
