Из-за столиков встают пары, кружатся, медленно раскачиваются.
— Верочка, пойдем танцевать.
— Танцевать? — удивленно переспрашивает она. — Разве можно танцевать, когда сердце разрывается? Надо сидеть тихо и слушать. Дай мне папиросу. И все-таки…
Она кладет теплую ладонь на его руку.
— Я постараюсь быть тебе хорошей женой, Володя…
Он целует ее пальцы.
— Смотри, — вдруг говорит она, вытягивая шею. — Какая у нее шуба, у той черной у окна. — Я редко видела такую красивую. Ах какая, — глаза ее суживаются от зависти. — Какая чудная.
Владимир Иванович наклоняется к ней.
— Тебе очень нравится, Верочка?
— Еще бы. Вот вопрос. Посмотри, какая пушистая.
— Раз тебе так нравится, надо будет тебе такую же купить.
— Мне?.. — ее брови удивленно поднимаются. — А ты знаешь, сколько она стоит?..
Но он спокойно улыбается.
— Раз тебе нравится…
— Ты… Ты серьезно?
— Конечно. Завтра же утром пойдем выбирать.
Но она все еще не верит.
— Ты смеешься надо мной. Я даже мечтать никогда не смела. Ведь у меня на пальто кролик.
— А завтра у тебя будет белка. Самая лучшая. Какую захочешь.
— Завтра?.. Такая широкая, с огромным воротником, на парчовой подкладке?.. Правда? Ах, как я рада, какой ты милый.
Она громко хлопает в ладоши.
— Верочка, не шуми, — успокаивает Екатерина Львовна. — На нас смотрят.
— И пусть смотрят. Пусть. Ты только подумай, мама… Завтра с утра пойдем покупать. Ах, Володя, теперь я знаю, ты меня любишь. И мне очень, очень весело. И это все вздор. Мы наверно будем счастливы. Я танцевать хочу, Володя. Ах, как мне весело. Как весело…
— Мама, — кричит Люка из прихожей. — Мама!
Люка зажигает свет. В столовой на буфете записка. «Не жди нас». И даже чая нет. Люка проходит на кухню. На столе грязные тарелки, кусок холодной телятины, жареная застывшая в жире картошка.
Люка кладет одну в рот, выплевывает — невкусно. И снова возвращается в столовую.
Что же могло случиться? Куда они делись? Вот почему Вера ее отослала. Люке грустно и тяжело быть одной. В кинематографе она плакала. Было так похоже на ее, Люкину, жизнь.
Жених бросил невесту, как Арсений ее. И Люка опять все вспомнила. Правда, там в конце все устраивается, но на то и кинематограф. И что же у Люки может устроиться, раз ничего, кроме воспаления легких, и не было?
Люка смотрит на желтые полосы обоев. Полосы, как прутья клетки. Люка чувствует себя птицей, запертой в клетке.
Надо лечь. Она медленно раздевается. Как тихо. Как грустно. Даже немного страшно. А вдруг сейчас откроется дверь… Люка быстро оборачивается. Нет, дверь закрыта и войти некому. Надо спать. Она тушит свет и ложится. Занавески неплотно задернуты, зеленый луч уличного фонаря падает на пол. Лучше на него не смотреть. Закрыть глаза и спать. И не думать об Арсении. Но так тихо, так грустно…
Люка прижимается щекой к подушке. Слезы текут быстро-быстро, и нельзя их остановить. Она будет плакать так, пока не изойдет от слез, не умрет от любви, нежности и жалости к себе. Она высоко подтягивает ноги, целует свои колени.
— Бедная Люка, бедная, ах, какая бедная, — шепчет она…
— Тише, Вера, тише. Разбудишь, Люку. Не стучи.
Люка сквозь сон слышит легкие шаги и шелест шелка. Она открывает глаза.
— Вера, ты?
Вера стоит посреди комнаты вся в белом, свет фонаря падает на нее.
Люка протягивает к ней руки.
— Верочка…
Шелк шуршит. Платье светлым кругом ложится на пол. Туфли со стуком летят в угол.
Вера подходит к Люкиной кровати.
— Подвинься.
Люка отодвигается к стене.
— Верочка, как давно ты не ложилась ко мне.
Вера поднимает одеяло, ложится рядом с сестрой и обнимает ее.
— Как у тебя тепло.
Люка кладет мокрую щеку на Верино плечо.
— Ты плачешь, Люка?..
— Это во сне. Я видела дурной сон.
— Вот возьми, — Вера сует ей в руки что-то холодное и шершавое. — Я привезла тебе грушу.
— Спасибо…
Слезы падают на грушу, и у груши солоноватый вкус
— Слушай, — Вера целует Люкины мокрые губы. — Слушай, я выхожу замуж.
— За Владимира?..
— Да. И ты подумай, он купит мне завтра беличью шубу.
— Беличью?..
— Я так рада. Я буду богатой и тебе подарю что хочешь.
— Поздравляю тебя, — шепчет Люка, слезы все еще текут из ее глаз. — Я бы хотела туфли на белой подошве. Только дорого — полтораста франков.
— Ничего, куплю. И уроки музыки брать будешь.
— Ну, можно и без уроков…
Вера прижимается к сестре. От нее пахнет духами и вином.
— Я так рада…
— А ты влюблена, Вера, влюблена?.. — шепчет Люка над самым ухом.
— Ах, я не знаю. Я рада. Мне было очень грустно, а теперь…
Вера легко вздыхает, и Люка отвечает таким же легким вздохом на вздох сестры. Ей тоже было грустно, а теперь… Рассказать Вере об Арсении? Нет, лучше помолчать. И может быть, все еще устроится, как в кинематографе. Люка крепче прижимается к сестре и сонными губами целует ее плечо.
— Хорошо тебе, Верочка?..
— Хорошо…
Сонные глаза закрываются.
— Спи, Люка…
— Сплю…
На столе в вазе большой букет белых роз. Это от Владимира.
Вера сидит на диване, на коленях у нее новая шуба. Она гладит ее, прижимается щекой к меху.
— Знаешь, мама, мне кажется, что она живая и чувствует. И не она, а он. Такой пушистый, теплый, милый зверь. И зовут его Мурзик. Непременно живой. Вот, дай руку, погладь его. Чувствуешь, как мех прижимается к ладони? Это Мурзик ласкается, — Вера зарывается лицом в шубу. — У, милый. И как пахнет
