По всей земле были разбросаны высохшие кости человеческие и черепа. Обомлел Иехезкэль и спрашивает: «Что это, Господи? Неужто срок мой приспел и призываешь Ты меня к Себе?» А Господь отвечает ему: «Кости эти и прах – весь дом Израилев. А теперь скажи, сын человеческий, оживут ли эти кости?» Задрожал Иехезкэл: «Кому же, как не Тебе знать это, Господи?» «А ты скажи пророчество моим именем над этим прахом, и я вдохну в них жизнь, и воспрянет из небытия тлен». Послушался Иехезкэл и говорит: «Кости сухие, слушайте слово Господа!» И тут со всех сторон началось шуршание земли и движение, словно полчища змей расползалось из-под коряг. Кости приближались к своим черепам, скреплялись жилами, на жилы нарастала плоть, а плоть покрывала кожа. И увидел Иехезкэл вокруг множество мертвых тел, словно только миг, как они испустили дух. Тогда Бог говорит Иехезкэлю: «Произнеси другое пророчество. От четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убогих и умерших. И они оживут!» Иехезкэл изрек повеление. Тогда из гробов стали вновь ожившие женщины и дети, старики и мужи. И удивлялись между собой: «Как так, мы снова живы, хотя никакой надежды у нас уже не оставалось?» Отвечал им Бог: «Только народ мною избранный и праведный достоин вечной жизни».
И спросил Иехезкэл: «Господи, почему же не воскресли другие несчастные?» А Бог отвечает: «Пусть о них заботятся их боги!»
Конюх взялся за шило, досадуя, что веселая болтовня обернулась проповедью. Солдат закрыл глаза.
– А теперь твои воскресшие померли или землю топчут? – язвительно спросил конюх.
– Про то тебе знать необязательно.
– Необязательно! – передразнил конюх. – Если вечно живут, покажи хоть одного! Молчишь? Я тоже могу порассказать про Геркулеса. Да кто видел?
– В свитках священных записано!
– Записано… Что же он, всех под одну гребенку чешет, твой Бог. По-твоему, и убийца и младенец одинаково из земли встанут, если они твоего племени.
– Младенцу за грехи родителей воздалось! Богу не угождали!
– А как же ему угождать, Богу твоему?
– Жертвами, молитвами, соблюдением законов, переданных Богом Мошеаху. Жизнь вечная только для праведников. Злые будут брошены в долину Енномову.
– Выходит, ты, по рождению, вечно жить будешь? Тебе только чаще молиться надо, да на алтарь Богу своему жертвы подавать. А я хоть бы весь твой род озолотил, хуже для тебя буду, чем последний разбойник твоего племени! Так что мне твой Бог, если я для него все равно хуже навоза? И если не твой Бог меня сотворил, откуда же я взялся? А если он меня сотворил, так чем я тебя хуже? Молчишь? То-то! А говоришь – единый! – назидательно заключил латинянин. – Выходит, мои боги посильнее твоего. Потому как ты под стражей, а не я! У меня оба брата, хвала богам, в центурионы выслужились и свою землицу имеют и достаток. Обо мне не забыли. А ты в рванье. Иль не угодил своему богу?
Старика мучила жажда. Со вчерашнего дня несчастного не кормили. Но просить воду и пищу у богохульника он считал изменой вере.
– Забавный вы народ! – вдруг заговорил солдат, поднимаясь. Он отряхнул солому с колен и надел пояс с оружием: скоро смена. Зачерпнул из жбана вино, разбавленное водой. – Ты за Бога своего, – он утер раздвоенный подбородок, – а предаешь своих, кто в него верит.
– Не к вам я шел, а к четверовластнику! Он идумейского племени, но все же не язычник! – взвизгнул иудей, выпучив глазки, и жилы на его шейке напряглись тетивой. – Это он продался за венец своего отца изувера и меня привел на глумление. Не Богом ему власть дана, но вами! И коль Богу угодно меньшее из зол, так лучше пожертвовать горсткой безумцев, чем вы опять страну кровью зальете!
– Тебе виднее, – примирительно сказал солдат и присел к конюху. Он достаточно пожил и ценил чужую прямоту. – Только не вздумай говорить это на допросе! А то живо на кресте окажешься. Свои камнями не зашвыряют?
– Лучше быть проклятым людьми, чем стать неугодным Богу…
– Тогда стоит ли хлопотать о людях?
– Жизнь пуста, если человек забывает Бога. Если я здесь, значит это угодно Богу!
– А смерть? Если тебя не казнят, как разбойника, так казнят свои, если узнают.
– Но и ты не убежишь из боя! Не потому ведь, что вместе с тобой казнят каждого десятого в когорте. Есть что-то страшнее смерти.
– Вот как? Боги у нас разные, а думаем мы одинаково! – задумчиво сказал солдат.
– Как звать-то тебя? – полюбопытствовал конюх.
– Ицхак из Назарета.
– Пей, – солдат подвинул ковш оборванцу.
Иудей пил, захлебываясь и расплескивая воду: его кадык прыгал под обросшим горлом, как палка под свалявшейся шерстью.
За стойлами послышалось бряцание металлом и торопливые шаги. Солдат схватил щит и шлем и выпрямился. Конюх отложил инструменты.
Великан приказал иудею идти за двумя центурионами в алых сагумах. Старик с трудом разогнулся и покорно, но без спешки заковылял на допрос.
Вельможи играли в кости по римскому динарию на кон. Квиринию и Копонию по разу выпала «Венера». Они забрали деньги. Антипас подыгрывал им: его «собака» рассмешила римлян. Примеру господ последовала свита.
К неудовольствию игроков Николай привел доносчика. В тщедушного оборванца под пьяный смех полетели объедки. Иудей вяло заслонял голову. Мокрый от жары раб Квириния с опахалом решил: это новая забава. Слуги удобнее развернули лежаки властителей. Прокуратор и царь, полулежа на боку, усмехнулись. Сенатор поднял руку и прекратил глумление. Он отпустил стражу. Николай отступил лишь на шаг, готовый свернуть иудею шею, и напоминал собаку, загнавшую дичь.
– Что привело тебя к твоему господину? – благодушно справился Квириний.
– Мой господин – есть Бог! – ответил старик на эллинском с сильным арамейским акцентом. – А к четверовластнику меня привела забота о благе моего и твоего народа.
Антипас рассыпал кости, и глаза его сузились от гнева; тонкие пальцы прокуратора – лица хозяина раб не видел – замерли в шерсти дремавшего котенка; из свиты тетрарха раздались возмущенные возгласы. Консул нахмурился. Раб замер.
– Ты мудрец? Чем же ты поможешь моему народу?
– Сам помоги твоему народу, закрой хоть на день двери храма Януса Квирина.
Легат удивленно приподнял бровь.
– Ты осведомлен о нашей вере? Тем лучше. Значит ты принес известие о мире для нашей армии? – с иронией проговорил он. – Но мы не воюем с твоей страной.
– Великому Риму хватает войн. Даже у нас слышали: не все они победоносны. Особенно против германцев. Могущество моего Бога предотвратит еще одну. И гибель моего народа. Для этого я пришел к четверовластнику, а не к тебе.
– Что же позволяет тебе считать себя равным твоему господину? Или у тебя есть армия, власть и деньги, чтобы угрожать Риму?
– Мы все умрем. Но разве тебе, властителю моего господина, – рабу Копония послышалась издевка в голосе старика, – понадобятся там богатства? От тебя не останется даже тени, а твои богатства достанутся тем, кто их не заслужили! Так чего стоят твои золото и власть для Бога, если он их кому-то дает, а кому-то нет?
– А что же есть твой Бог, которого ты чтишь даже в нищете?
– Он могуществен везде. Но чтобы узреть это, надо верить и соблюдать закон, завещанный Мошеаху Богом на Синае. Кто соблюдает его, обретет жизнь вечную. Только души добродетельные обретут другие тела. А души злые обречены на вечные муки…
– Это напоминает учение Посидония с Родоса, – обратился консул к знати. – К этому мудрецу ездили даже великий Помпей и Цицерон, знавшие учение древнего Портика! – И к иудею: – Но если ты заслужишь бессмертие, подобно богам, зачем хлопотать о бренностях земли? Что ты делаешь здесь?