пожилые мужи. Элита партии.
Ушкину было по-человечески любопытно: чем пленила нынешнюю тридцати-сорокалетнюю «молодежь», коммунистическая идея, скомпрометированная историей и деформированная реалиями нового времени? Процент голосов избирателей партии от выборов к выборам таял, по мере того, как умирали старики, всю жизнь строившие коммунизм. Другие, разочаровавшись не столько в коммунистической идее, сколько в ее нынешних вождях, отдавали свои голоса кому угодно. Как это случилось с зятем Зубанова Шмаковым: Шмаков был женат на троюродной сестре главного коммуниста России. Карьерный рост вряд ли привлекал молодежь. По большому счету этот рост – в никуда: реальной власти нынешняя партийная «номенклатура» не имела. Материальные блага? Но это опять же для избранных и здесь, в Москве!
Ушкин вспомнил скандальчик в прессе вокруг однокомнатной «хрущебы» ветерана из Кемерово: дедушка завещал свою единственную ценность Зубанову, чтобы тот распорядился ею для борьбы. Скандал был отголоском нескончаемой распри между вождем и кемеровским губернатором, бывшим коммунистом, обманувшим своих. Конечно же, чхать хотел лидер думской фракции и на даровую квартиру и на дрязги вокруг его имени: ему неплохо жилось у себя на Тверской-Ямской близ Кремля…
Впрочем, нет! – подумал Ушкин, – Сейчас там жила жена Зубанова, Надежда Васильевна. «Крупская!» – шутили острословы. Фактически Зубановы были в негласном разводе. Геннадий Андреевич обитал на даче. Информацию в прессе о его Инессе Арманд «засекретили» спецслужбы. Но о Марине Викторовне Реут знали все. Вождь навещал ее дважды в неделю на ее московской квартире. «Аналитик партии», как называл ее Зубанов. Практически ее «серый кардинал». Бывший второй секретарь Вентспилсского горкома партии Латвии. Красивая и умная женщина. Зубанов ежегодно останавливался с Реут и с двумя Сашами в пансионате «Заря» в Кисловодске. Он в люксе, она в полу-люксе, а сторожа в конурке на двоих.
“Может, с ней поговорить об Аспинине? – бегло подумал Ушкин. Без женщин в этом мире никуда!” И тут же вымарал интригующий сюжет: они с Реут не знакомы.
Грязь, что он держал в памяти, это, конечно, для бульварной прессы, а не для серьезного текста. Но писателю все пригодится. Из таких вот штришков создается портрет, – подумал Ушкин, и вернулся к прежним размышлениям.
…История с квартирой в Кемерово говорила лишь о нынешних нравах в партии, где не гнушались ни чем.
Слушали отчет ревизионной комиссии. Толсторожый докладчик в стильных очочках без оправы, вперившись взглядом в бумаги, бубнил с трибуны: сумма общих поступлений составила столько-то миллионов, из них – взносы, пожертвования, бюджетное финансирование за голоса избирателей, добровольные пожертвования депутатов государственной Думы…
Потрачено на приобретение недвижимости двадцать три миллиона, тридцать с чем-то на «Правду» и печатную продукцию. Восемьдесят с гаком на всякие разные выборы. Затерялось в цифрах то, что и так знали все: три четверти этих денег ушло на заведомо проигранные и потому бессмысленные президентские выборы. А сколько уходит на митинги! Одна маломальская массовка «по сценарию» стоит тысяч пятьдесят долларов!
На взносы все это не организуешь!
Нет, подумал Ушкин, это еще зубастая организация! Хорошо отлаженное коммерческое предприятие. Дай бог Ушкину так отладить все в усадьбе! Взносы и пожертвования – это филькина грамота для кемеровских ветеранов! Как там пелось-то: мы сами новый мир построим? Прошло время, когда на них горбатила вся страна. Деньги теперь надо зарабатывать. Например, как в деле дальневосточной «крабовой мафии» во главе с американским хохлом Аркашей Гонтмахером и сынком вождя алжирских коммунистов Азизом Эмбареком в прикрытии. Вот он, пролетарский интернационализм: сионист и араб за общим верстачком. Семьдесят процентов американского рынка под пятой и двести миллионов долларов в год. Это какой же «откат» тем, кто их в Думе «крышует»! А сколько таких Эмбареков по всему миру куют «золото партии»!
Власти нужны коммунисты, подумал Ушкин. Их призраком еще долго будут пугать потомков. А чтобы призрак не истаял, его надо материализовывать.
Мелочами тут заниматься не будут. Зря он сунулся к Тарнаеву. Увлекся сиюминутным настроением в камерном уединении усадьбы.
Зубанов в перерыве сам со сцены заметил Александра Сергеевича.
– Ушкин, ты мне нужен, – сказал он зычным голосом, и не глядя подманил пальцем. Он с кем-то разговаривал на ходу: короткие мягкие шажки, галстук лопатой на пухлом животике. Настороженный взгляд и натянутая улыбка. «Это не ко мне! Пусть этим занимается Н. Это его епархия». «После, товарищи! После! Сейчас перерыв!»
Ушкин все это занесет в свой дневник писателя. Не упустит ни штришка.
Плотный, без шеи телохранитель в черном кивнул Ушкину. Втроем по коридору прошли через небольшой холл. Тут, у столов, накрытых закусками, толкались люди.
– Уже жрут, – по-отечески пожурил Зубанов.
Тарнаев «колдовал» в комнате отдыха с заварным чайником и закусками. Члены президиума и городское партийное руководство переговаривались, ели и попивали чай.
– И тут жрут! – Зубанов добродушно засмеялся, и плюхнулся в кресло. – Андрюша, заварочку покрепче, – сказал он помощнику. – Присаживайся, Александр Сергеевич. Рассказывай, что стряслось? Мне Андрей Константинович говорил о твоих проблемах.
Ушкин опустился на стул напротив. Так! Значит, Ушкин зачем-то понадобился Зубанову и помощник знал об этом еще до их утреннего разговора.
Ректор заговорил издалека. Как человек не менее занятый, чем те, у кого он просит.
– Для чего он тебе нужен? – перебил Зубанов, двумя пальцами разламывая баранку и макая ее четвертинку в чай.
– А для чего мы все, писатели, нужны? – уклончиво ответил Ушкин и осклабился.
– Опять темнишь, Ушкин. Ладно, если нет уголовщины, поможем. А теперь вот что. Один наш товарищ из Абхазии, очень большой друг России, нуждается в нашей поддержке. Регион на пороге экономического бума. После того, как ослабла политическая, а значит и военная угроза со стороны Грузии, в туристический бизнес республики хлынут инвестиции. Это вопрос политический. Наймиты антинародного режима перехватили инициативу. И партия не может оставаться в стороне.
Ушкин терпеливо слушал «введение», уже предугадывая суть. И не ошибся.
– …Политический вес политика это не только его авторитет среди масс. Это еще его личные качества. По ним судят о людях. Практически у него готова книга воспоминаний.
– А что за человек?
Зубанов назвал фамилию, ничего Ушкину не говорившую. Записывать ее в присутствии собеседника он не стал. «Потом уточню у Тарнаева», – решил он.
– Ты, Александр Сергеевич, член многих комиссий по присуждению литературных премий. Знаешь людей. Подбери какую-нибудь солидную премию для него.
– Он на русском пишет?
– Переведем на русский. Ты суть улови. Подбери состав участников посолидней. С именами. Поговори со своими. Если надо, учредим новую премию. С деньгами поможем.
– Если с деньгами поможете, сами слетятся.
– Тогда все. Пока все! Ладно, Александр Сергеевич, попей чайку, а нам пора работать.
Зубанов отодвинул чашку и поднялся. Соратники засуетились, торопливо допивая и прихлебывая, и потянулись в зал.
Весь следующий день Александр Сергеевич был приветлив с подчиненными. Даже поощрил кого-то в приказе. И чем бы он ни занимался, он так и эдак неторопливо вертел в голове продолжение сюжета. И выходило так, как он задумал.
Ректору доложили, что на прошлой неделе Аспинин навестил на заочке Назарову. Следовательно, после того, как Ушкин отдал ему рукопись, если «оппозиционеры» в институте решат действовать, они пойдут к Степунову. Обратиться им больше не к кому!
Интеллигенция в конфликтах с властью всегда стремилась к публичности. Арсенал ее протеста не велик: дискуссия в прессе, открытые письма. Люди его, Ушкина, поколения, ничего нового не изобрели.
