другу то, чего не понимают! А затем вопят: яви чудо! – Йехошуа встал и раздраженно прошел по комнате. – Яви чудо! Не слово Небесного Отца, но чудо! – Он сел на лежак и сказал с надрывом: – Не так все замышлялось, брат! Мы приходим в места, где уже были. Я учил их: Царствие Божие внутри вас есть! А посланники у меня допытываются, когда оно придет? Я учил их: возлюби ближнего, как самого себя. А посланники приходят после меня и толкуют людям из Михея: враги человеку – домашние его. Требуют возненавидеть своих отца, мать, жену, детей, братьев и сестер, чтобы быть учениками моими! Забыв, что тот, кто не против вас, тот с вами! И если один полюбит меня, он приведет ко мне отца, мать, жену, братьев и сестер! Из корысти так учат! – чтобы мой казначей туже набил сундук серебром! И из мести к людям! Потому, что пять лет назад видели, как родственники честили меня, будто проходимца! И сами же перед тем наплели тетям и дядьям про меня – мессия! А мессия подтирал сопли и бегал в догонялки с их детьми, твоими и моими братьями и сестрами!
Из года в год я выпутываюсь из паутины сказанного не мной. Оправдываюсь за то, что они хотят слышать! А слов все больше! И этому нет конца!
– Так брось все и беги! На побережье по моему слову тебя увезут, куда скажешь!
– Забьюсь я в щель, как мышь. Да от себя не уйти! Что будет с теми, кто понял словно Небесного Отца и поверил?
– А что будет с тобой?
– Что делают с ложными пророками, то сделают и со мной! Не здесь! Здесь меня не тронут. Людей побоятся! – Взгляд Йехошуа снова стал колючим. Он заговорил, словно размышляя вслух. – Я велел Кифе купить мечи! Но латинянам смута не нужна – они не вмешаются, пока не получат повод. Ждать меня будут в Ершалаиме.
– Не ходи туда. Латинский всадник убивает по навету…
– Сколько не ходить? Год? Другой? Мне шепчут, коль нет дурного в твоих словах, почему ты не идешь в Храм и не говоришь с лучшими книжниками? Раз я выгнал из Храма торговцев. Они опять там! В собрании Кифа и посланные высматривают наушников Абинадера и подосланных фарисеями врагов, что думают погубить меня. Фарисеи клевещут в народе, что я асуфи. Но здесь им никто не верит: многие знали моего отца, а мать всегда со мной. А тот, что родом из Кириафа, считает подношения в казну и докладывает о каждом моем шаге ершалаимскому совету.
– Так гони его!
– Он щит мой. Из первых уст они знают, что нет злого в моих мыслях и делах! – Йехошуа помолчал и молвил: – Но все решено, брат! Все решено! – Испугано глядя перед собой, он зашептал: – Услышь меня, Отец! Встань! Защити меня! Спаси от капканов, расставленных на меня! Защити меня Отец! Я верю в тебя! К тебе я уповаю! Отец, ты можешь многое! Если это возможно, пусть эта ноша перейдет от меня! Но пусть свершиться Твоя воля, а не моя! – и крупные капли пота выступили на его лбу и висках.
– Опомнись, брат! – Иааков тронул Йехошуа за локоть.
– А?- тот провел рукой по лицу, будто снимая паутину, и устало сказал. – Д-да. Сколько передумано и пережито! Для чего? Для того чтобы горстка невежд из своей корысти назвала тебя спасителем, бражничала в посты в чертогах, и, в насмешку над учителями закона, утверждала, что веселится с Женихом.
А следом придут те, кто зальют невинной кровью дорогу в Царствие Небесное! Не объяснить им, что не нарушить закон я пришел, но исполнить! Только яви чудо… – Йехошуа подавленно замолчал.
Перед Иааковом, облокотившись о колени, сидел чужой, замкнутый, усталый человек. Но глаза его непримиримо горели. Он упрямо поджал рот, как когда-то в детстве.
– Ты так веришь в…Небесного Отца?
– Он во мне. Голос Его все громче. И я не могу молчать, когда Он говорит моими устами!
– Значит, ты не отступишь? – с тревогой спросил Иааков.
Йехошуа не ответил.
– Сегодня я видел, как твое слово собрало людей и властвовало над тысячами! – сказал Иааков. – Расскажи мне о нем…
Йехошуа поднял на брата усталый взгляд.
– Не сегодня. Если ты насытился, иди! Мне надо побыть одному.
– Завтра я уезжаю. Увидимся ли?
– Увидимся. Храни тебя Господь.
Иааков отодвинул недоеденное блюдо и отер руки и рот. Братья обнялись. Иааков вышел и постоял у двери. Заметив Кифу, он сказал:
– Выведи меня через задний двор.
Иааков переночевал в таверне. Он рассказал Иехуде, что «мессия» их брат. Младший выслушал недоверчиво. Наутро они отправились в Сепфорис. Дома братьев стояли рядом. Несколько дней побыли с семьями и после шабат уехали в Кесарию.
Кряхтя от боли, старик с трудом поднялся по трем мраморным ступенькам и передохнул, уцепившись обеими руками за посох со значком Синедриона на набалдашнике. Округлая шапка, накрытая темно коричневым талитом, казалась несоразмерно огромной сухому телу старика и маленькому бледному личику, всегда злому из-за подагрической боли.
Двое слуг по сторонам было поддержали его под руки. Но старик отпихнул одного локтем и, пережидая боль в бедре, сквозь зубы выдавил:
– Убирайтесь.
Он пригладил седую бороду с серым пятном у нижней губы и заковылял дальше.
Навстречу Ханане из глубины комнаты, заставленной по углам высокими зажженными светильниками, вышел мужчина лет пятидесяти в халате поверх домашней одежды священника и простоволосый. Густая черная борода с проседью и пейсы на висках вились мелкими колечками. Невысокого роста, плотный и подвижный, мужчина почтительно под руку довел старика к деревянному креслу и подвинул к его ногам стульчик. Сел напротив старшего на низкую скамейку, обитую сафьяном, и облокотился о колени. Несмотря на почтительность, движения мужчины были властны.
Слуга принял у Хананы посох и неслышно отступил в полумрак за его спину.
– Пора заканчивать с Назарянином! – отдышавшись, устало проговорил старик так, словно возобновил только, что прерванный разговор. – Люди Антипы говорят, в Галилее волнения. В Ершалаиме не спокойно.
– Да, я слышал, отец. Но у них нет оружия…
– Не война страшит! А смута в умах правоверных! Кто знает, к чему арамеец призовет народ! Разрушить Храм и в три дня построить новый! Только за это он подлежит смерти!
– Не преувеличивай, отец. Он один из тех агадистов, что собирает толпы для того, чтобы недовольные нашли выход гневу.
– А то, что он изгоняет дьявола самим дьяволом, лечит магией…
– Глупые предрассудки!
– Нет, это страшнее, чем просто слова. Сказано: избавь меня Господь от человека злого. Яд аспида под устами его. Но человек злоязычный не утвердится на земле! Зло увлечет притеснителя в погибель! Этот проповедник знает, чему учит. Достаточно того, что он гнал из Храма правоверных! Который год об этом судачат.
Серая кошка неслышно прыгнула в угол на шорох. Каифа задумчиво смотрел, как она возвращается, сердито поводя кончиком задранного хвоста.
Первосвященник был обязан тестю. Именно Ханан назвал легату в Сирии зятя своим преемником. Хотя сыновья старика алкали духовной власти. Ханан безжалостно истреблял скверну сомнений среди правоверных. Сомнение – начало злого. Лучше убить одну больную овцу, чем от мора погибнет все стадо! – говорил он. Без совета тестя Каифа не принимал важные решения.
Но сейчас он сомневался. Бесчисленные секты ревнителей закона и безобидные проповедники, во множестве бродившие в Израиле, никому не вредили. Правоверные и местечковые книжники веками справлялись с мерзким. Храмовники не вмешивались.
– Если проповедника слушают люди, не лучше ли поступиться малым, чем возбудить против себя
