север страны? – сказал Каифа.
– Арамеец теперь не пророк, но спаситель царского рода из колена Давидова! Потому что ему все сходит с рук!
Ханан помолчал.
– В Храме видят наушников Абинадера, пса римского изувера. Они вынюхивают настроения правоверных. Всадник делает вид, что откупы его интересуют больше, чем наши дела. Делает так, чтобы обольститель смутил народ, над верой надругался и подвел правоверных под римские мечи! Забыл, сколько богатых домов Пилат извел доносами ради наживы? Валерий Грат – агнец божий в сравнении с этой бешеной собакой. Даже в Александрии богатые семьи ропщут!
– Но на Капрее кесарь благоволит к нашим обычаям!
– Где Капрея, а где Ершалаим! Если на Капрее узнают о спасителе из царского рода, это уже не смута черни, а заговор! А коль спаситель, прикрываясь словом Божьим, безнаказанно хулит Закон и пророков под носом у четверовластника и принципала, кем научен? Нами! Для чего? Чтобы возбудить народ к смуте и восстановить древнее царство! Вот когда умоемся кровью!
Старик снова помолчал.
– Бенайя пишет: Хизкия слаб и вот-вот умрет. Но у него есть продолжатели, что чают сесть в священный совет или даже взять твое место.
– Пустое!
– Левиты уже не досчитываются того, что несут армейцу!
– Хорошо, отец! Но у нас ничего нет против него.
Ханан, кряхтя, достал из складок одежды свиток и положил на стол.
– Вот донос Бенайи. Свидетель записал святотатства арамейца. Пять лет назад я не внял опасности. А ныне для Синедриона этого хватит, чтоб приговорить арамейца к смерти.
– Мы не имеем права казнить. А всадник не станет разбирать духовные дела. К тому же…слишком многие поддерживают назарянина.
– Поддерживают в Галилее! Там его знают. Замани его в Ершалаим. Тут он асуфи. Встреть с почестями, как записано у пророков. Пусть болтает всласть с лучшими книжниками Храма, пока не оговорится.
– Он обучался в Александрии, весьма искусен в слове и осторожен.
– Тем лучше! Его часто приглашают для бесед в богатые дома. Он не откажет и ничего не заподозрит. Устроим там ловушку и заставим его говорить о кесаре. Получив свидетельства, принципал не посмеет нарушить «Закон об оскорблении величества».
– Отец, ни для кого из подлежащих смерти не устраивают засады, кроме соблазнителя.
– А разве не соблазнитель тот, кто предал веру отцов, хочет переменить обычаи, которые нам передал Мошеах, отвергает жертву, не соблюдает шабат и учит мерзостям перед Господом! – губы Хананы побелели от бешенства. Старик прикрыл веки и затем сказал спокойнее. – Думай о правоверном народе и о себе! И делай так! Не медля, отправь гонца к Антипе. Пока жив Иоанн, брат Назарянина, ессеи будут смущать народ именем арамейца. Отец Иоанна, Захария, немало послужил Храму, и мы долго ждали, пока его сын одумается и вернется на путь благочестия. Пусть царской властью Антипа обезглавит змею. Быстро и тайно, чтоб не возбуждать толпу.
Следом, отправь человека в Египет к банкиру Александру. Если впредь кто-либо из правоверных подаст в общину Хизкии хоть горсть муки, его назовут соблазнителем народа! А брат его, Филон, коль хочет слыть чистым перед Законом и не потерять уважение книжников, пусть отречется от арамейца! Письмо Александру приготовлено.
Синедрион соберем, как решим дело. Сейчас он помеха. В совете, кроме Йосефа, есть тайные сторонники арамейца. Где…этот? Позовите Иехуду! Симонова сына из Кириафа! – кликнул старик и добавил зятю: – Утром он пришел ко мне…
Слуга привел тщедушного человечка в халате и щеголеватых остроносых тапках. Тот на коленях припал к руке Хананы. Старик брезгливо отер тыл ладони шелковым платком и уронил платок на пол.
– Ты хорошо послужил Храму и вере, и исполнишь, как скажут, – сказал Ханан. – Убеди арамейца, что книжники хотят беседовать с ним. В Ершалаиме приведешь его к человеку, кто хотел бы послушать равви. Дом тебе укажут. Расспроси равви про власть.
– Я уже говорил, он считает, будто всякая власть есть насилие над людьми и что настанет время, когда человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть…
– Подтолкни его от речений пророков к обсуждению власти кесаря. Да не так, как с ликом кесаря на динарии! – и передразнил: – Кесарю кесарево! Чтобы не вывернулся! И не забудь зажечь светильники, чтобы опознать соблазнителя!
– А если посланные не оставят его одного? Теперь они держат при себе мечи, – трусовато проговорил Иехуда.
– Тем лучше! Храмовая стража схватит смутьянов! Сюда не ходи. Храмовники найдут тебя. И торопись! До Великого праздника нужно все кончить! Иди!
Иехуда помялся.
– Что еще?
– Ты спрячешь его в казематах, как Иоанна ессея?
– Что тебе арамеец? Свое ты получишь!
– Поклянись, что не убьешь его!
– Не святотатствуй пред слугами Вседержителя! – возвысил голос старик.
– Его судьбу решит тот, кому служит назарянин, – мягко проговорил Каифа. – А Синедрион лишь выслушает волю Вседержителя. Обещаю.
Иехуда постоял, обдумывая ответ первосвященника, и попятился к выходу, быстро кивая, как клюет курица. Ханан ядовито покривил рот и сказал зятю:
– Ловко! Ведь Вседержитель властен даже над тем, кому служит назарянин!
– За что он ненавидит арамейца? – пропустил похвалу Каифа.
– Должно быть, он ждал, как вся чернь, что «царь» поднимет правоверных на Рим. А услышал медь звенящую, что чарует слух…
Из-за северных ветров, внезапных и сильных в конце зимы, кормчий Банхадад отказывался идти в море. Хозяин торговой галеры македонянин Филипп настаивал: купцы дают хорошую цену. Иааков и Иехуда тоже: они говорили, что пшеницу теперь можно выгодно продать в Риме, и если Банхадад боится, они наймут другой корабль.
Кормчий согласился, но потребовал задаток.
В Кесарии у галеры треснула лопасть руля. Вернулись в порт. Когда вновь отплыли, груженая посудина плохо слушалась ветра, и к Сидону пристали через день. Банхадад подгонял ленивых корабельщиков палкой.
Переплыв море напротив Памфилии, пристали в Миры Ликийские.
Затем, поравнявшись с Книдом, мимо мыса Салмон поплыли к Криту. Заночевали в Хорошей Пристани у Ласеи. Утром повалил снег, и потому как пристань была пригодна лишь к лету, Филипп предложил дойти до Финика Критского и переждать холод.
На полпути вдоль Крита подул южный ветер и все приободрились. Но тут же налетел бурный эвроклидон, галеру понесло на юг к острову Клавда и так трепало, что опустили парус и положились на Вседержителя или того, кто правил в этих водах.
Через день бури, поняв, что иного спасения нет, за борт покидали пшеницу, чтобы облегчить корабль.
Лишь на четырнадцатую ночь Банхадад определил: рядом Малет. Корабельщики вымеряли глубину, – двадцать локтей, – и чтобы не сесть на мель, бросили якорь.
Утром море улеглось. Но весла галеры были разбиты. Груз потерян. Решили в порту запастись водой и пищей, и возвращаться в Кесарию, ибо в Рим идти не с чем, и домой можно поспеть к Великому празднику.
