рассказывать всем. Но пока единственным слушателем Сергея был его дед. Он терпеливо, в который уже раз выслушивал подробности этого знаменательного события.
Мальчишка, сменивший Сергея на разноске газет, постучал в дверь.
— Почитаем новости, — обрадовался Алексей Дмитриевич.
Старик всегда с нетерпением ждал газету и, если разносчик запаздывал, сердился, ворчал на непорядки в типографии.
— Очень большая неприятность, — сказал Изместьев, — бегло просмотрев номер «Красного знамени». — Затонул «Цуруга-мару»… Человеческих жертв, правда, нет… Но большая часть грузов погибла. Подозрительная история, на мой взгляд.
Алексей Дмитриевич комментировал сообщение о гибели «Цуруги», дополняя его своими догадками и выводами. Старый моряк хорошо знал, как обделываются такого рода делишки.
«Цуруга-мару» наскочил на подводные камни у берегов Камчатки. Носом он прочно застрял между рифов, а корма опустилась в воду. Кормовые трюмы, где находились банки для крабовых консервов, затопило водой. Сразу же возле «Цуруги» оказался японский краболов, принявший всех пассажиров с аварийного парохода. Подозрительным было это быстрое появление в тех местах японского краболова, хотя ему там делать было нечего. На другой день «Цуругу» покинула и его команда.
И это обстоятельство смущало Изместьева: команда была спокойна за свою судьбу, зная, что авария не грозит людям.
«Все это они заранее подстроили», — убежденно заключил Изместьев. «Цуруга» — старая, сорокалетняя посудина. Аварийный капитан оказал пароходной компании отличную услугу — компания получит страховку — и погубил заодно путинные грузы для советских крабоконсервных заводов.
В конце сообщения о «Цуруге» говорилось, что необходимо без промедления посылать на Камчатку «Тайгу» с рыбыловными снастями, банками и продовольствием.
— Видишь, Сергей, вы кстати отремонтировали «Тайгу». На нее теперь вся надежда. Ее хотят посылать на Камчатку. Принеси-ка мою тетрадь, — попросил Изместьев.
Сергей знал, что сейчас дед запишет это происшествие, как в судовой журнал, в свою морскую летопись. Он выдвинул верхний ящик комода. Пахнуло знакомым запахом окислившейся меди: в ящике лежал заветный дедовский кортик. Здесь покоились и другие замечательные вещи, вызывавшие неудержимое любопытство Сергея и раньше, когда он был совсем мальчишкой, и теперь. Но если в прошлые годы он засматривался на кортик и разные знаки отличия, хранимые дедом в память о морской службе, то сейчас Сергея больше интересовали толстые тетради в холщовых переплетах. Страницы их были заполнены интереснейшими подробностями из истории русского флота на Тихом океане — от постройки на верфях в Охотске морских судов в царствование Петра Первого и до создания сегодняшних рыболовецких сейнеров. В записях Изместьева хранилось немало и документов по истории японского флота. Самым важным из них Алексей Дмитриевич считал исследование японского барона Ивазаки. Оно привлекало своей честностью и объективностью. Изместьев почти целиком переписал его в свою тетрадь. Барон Ивазаки говорил, что постройка русскими в бухте Хеды шхуны положила начало и японскому судостроению.
Перелистывая принесенную Сергеем тетрадь, Алексей Дмитриевич пробежал подчеркнутые красным карандашом строчки: «Японским плотникам и слесарям, помогавшим русским работать, при этом представился удобный случай изучить европейскую систему кораблестроения. Это послужило им на пользу, так как потом только благодаря им правительство имело возможность построить целый ряд шхун того образца, которые строились русскими. Большая часть этих мастеров получили места во вновь основанном морском ведомстве сёгуната, а с течением времени они приобрели столько знаний, что при открытии верфи в Иокосуке они составляли ядро его рабочей силы».
К этим словам барона Ивазаки Изместьев сделал приписку о том, что в 1856 году шхуна «Хеда» была подарена японскому правительству вместе с пушками фрегата «Диана». Годом ранее голландский король подарил Японии паровой корвет. Японцы назвали его «Канко-Кан» и подняли на нем впервые введенный в стране национальный флаг — солнце в виде красного шара на белом поле. «Хеда» была в Японии вторым судном, на котором был поднят такой же флаг. Оба корабля положили начало военному флоту Японии…
Пока Алексей Дмитриевич переписывал из газеты историю с «Цуругой», Сергей перебирал в ящике комода дедовские вещицы. Рядом с кортиком лежала картонная коробочка, в ней хранилась дешевенькая деревянная ручка-вставочка, запачканная чернилами. Историю ручки Сергей слышал не раз. Алексей Дмитриевич очень дорожил этим сувениром. Достаточно было деду взглянуть на коробочку, чтобы в памяти снова возникли те дни, когда он, тогда еще молодой штурман одного из первых пароходов Добровольного флота — «Петербург», познакомился на борту своего судна с Антоном Павловичем Чеховым. Писатель возвращался домой с острова Сахалина. На «Петербурге», по дороге в Черное море, заболел рогатый скот. Чехов и врач Щербак нашли болезнь опасной для пассажиров и велели скот уничтожить. По этому поводу был составлен документ. На нем стояла и подпись Чехова. Изместьев тогда и взял себе на память ручку, которой писал его любимый писатель…
Во Владивостоке, куда пароход прибыл с Сахалина, штурман познакомил Чехова с городом.
Владивосток встретил гостя неповторимым великолепием золотой приморской осени. Сопки пылали в багряном огне, над дремотной ширью Амурского залива, в закатном небе занимались неистовые пожары вечерней зари, и однажды, как бы символизируя собой богатства здешней природы, к городским берегам приплыл кит. Он нежился в спокойных водах бухты, нырял, плескал хвостом, поднимая каскады брызг.
Но вся эта щедрость природы только сильнее оттеняла бедность и запустение молодого тихоокеанского порта с его недавно построенными холерными бараками…
Сергей перебирал дедовские тетради, прочитывал некоторые страницы и так увлекся, что не заметил, как в комнату вошел Андрей.
— У вас, наверное, целая книга про флот написана, — сказал Андрей, с любопытством поглядывая на тетрадь, — взяли бы да отдали в «Книжное дело», пусть печатают.
— Да, да, — не расслышав слов Андрея, отозвался Изместьев. — Да, да! Идет настоящая война на море, молодые люди.
Андрей вопросительно поглядел на старика: о какой войне он говорит?
— И заметьте: воюют не крейсера и миноносцы, а краболовы и снабженцы. Совершенно мирные суда. Вспомните пожар на снабженце «Север». В прошлом году почти в том же районе, где сейчас сидит на камнях «Цуруга», разбился отличный японский пароход «Гойомару», а в его трюмах тоже были советские путинные грузы. Потом — история с пароходом «Сергей Лазо». Он стоял в Озерной, и вот пришвартовался к его борту японский кунгас. А на нем — тридцать банок бензина. И как только команда кунгаса сошла на берег, вспыхнул пожар. Случайность? Трудно поверить. Матросы с «Сергея Лазо» кинулись в огонь, побросали банки с бензином в воду. Иначе — взрыв и пожар. А история с «Тайгой»? А с «Северным Приморьем»? Как только перед камчатской навигацией наше судно попадает в японские доки, выходит оно оттуда инвалидом. А вспомните пожары на складах Дальгосрыбтреста и акционерного Камчатского общества…
Алексей Дмитриевич говорил это не столько для своих собеседников, сколько для самого себя: он заносил эти факты в «летопись», проверяя каждое слово на слух — старая укоренившаяся привычка. Именно благодаря этому Сергей мог знать почти все, что записывал дед в тетрадях.
— Они хотели бы устроить нам камчатскую Цусиму. Лишить рыбную промышленность флота и возможности ловить рыбу в наших собственных водах, — продолжал Изместьев. — Но времена не те. Да и люди другие.
— Люди надежные, — подтвердил Андрей. — Есть, конечно, нытики, рвачи всякие. Но мы их переделаем. И флот для рыбаков дадим, это уж будьте спокойны.
Андрею показалось, что Алексей Дмитриевич записал его слова.
— Вы всё про флот, наверное, знаете? — спросил Андрей Изместьева. — А кто самый первый корабль на земле построил? Это известно или нет?
Алексей Дмитриевич снял пенсне, не спеша скрутил папироску. Сергей знал, что дед готовится к обстоятельному и длинному рассказу.
— Ты, дедушка, расскажи вкратце, нам пора на завод.
— А разве у вас сегодня не выходной? — спросил Изместьев.
