снисходительные улыбки. Забава, мол. Приварить пустяковую рукоятку к клещам? Это и в кузнице сделать можно не хуже.
«Прочно ли запаяно?» — спрашивает Кочкин и осторожно, будто боясь сломать, кладет клещи обратно на плиту.
Вологдин улавливает в этом «запаяно» нечто большее, чем оговорку. Здесь и непонимание самой сути сварки, когда два разрозненных куска металла не «склеиваются» с помощью шва, не «запаиваются», а как бы сливаются в одно нерасторжимое целое, в один неразделимый кусок. Здесь и недоверие к новому и еще неизведанному.
«Что же вы думаете делать теперь?» — продолжал допытываться мастер судосборки.
«Всё будем делать, решительно всё», — уверенно отвечает Вологдин и оглядывает присутствующих. И тут ему становится не по себе: в глазах большинства людей он читает плохо скрываемое недоверие. И вдруг среди равнодушных, насмешливых, сдержанных взглядов он отыскивает один откровенно восторженный взгляд. Рослый парнишка слушает Вологдина с таким выражением лица, какое бывает у детей, когда им рассказывают увлекательную сказку. Этот озорной, драчливый мальчишка — сын Егора Калитаева, Андрей. Парень смышлен, его часто можно видеть с отцом и дедом в цехе.
Внезапно эти воспоминания Вологдина обрывает Андрей.
— А помните, Виктор Петрович, — спрашивает он, будто угадав, что сейчас виделось Вологдину, — помните, с чего все началось?
— Такое не забывается, — помолчав, отвечает взволнованный Вологдин.
Да, да! Невозможно забыть ни этой первой вспышки голубого огня, ни восторженного мальчишеского взгляда, поверившего, ободрившего, вселившего тотчас в сердце инженера радостное чувство, желание все испробовать, но своего добиться.
Андрей мечтал поступить к Вологдину в ученики. Но раньше, чем удалось изучить полюбившееся дело, пятнадцатилетнему парню пришлось уйти с отцом в партизанский отряд. Когда же Владивосток был освобожден от интервентов, Андрей отправился на Дальзавод и первым долгом наведался к Вологдину:
— Пришел учиться, Виктор Петрович!
Вологдин с интересом оглядел Андрея, подросшего, повзрослевшего.
— Пришел весьма кстати, — сказал Виктор Петрович. — Люди нужны вот как, — и он выразительным жестом провел ребром ладони по горлу: дескать, люди нужны до зарезу. — Мы тут сейчас горы своротить должны. По заводу ходил? Видел небось, сколько сломано, требует ремонта. А порт? Он тоже подлечивается после интервентов. Меня портовики спрашивают, не поможет ли Дальзавод восстановить их хозяйство. Надо помочь! Я недавно интересный опыт провел, — продолжал рассказывать Вологдин. — Приходит заказчик в техническое бюро, приносит сломанную деталь от дизеля. Похоже, что в ней кто-то выгрыз кусок. Просит сделать по этому образцу новую. Как начальник техбюро, я принял заказ и пообещал передать в производство. А как сварщик прикидываю: а что, если сваркой попробовать? Залить металлом выщербленный кусок, обточить, отшлифовать? Так и сделал. Заказчик деталь взял, поблагодарил и… ничего не заметил. Это был первый платный заказ нашего сварочного цеха.
Первых сварщиков, в том числе и Андрея, Виктор Петрович Вологдин готовил на механическом отделении Дальневосточного университета. Они учились и работали на заводе. От заварки кузнечных клещей и дизельной детали дальзаводцы пришли к крупным работам. На Эгершельде появились огромные баки для масла, сваренные учениками Вологдина. В порту вознеслись над землей ажурные цельносварочные эстакады. Цех был одновременно и первой в стране научно-исследовательской лабораторией. Успешно продвигая электросварку в наземных сооружениях и на судоремонте, Вологдин разрабатывал проект постройки морской шхуны. Но ему разрешили строить небольшой катер. Правда, это было гораздо сложнее, чем сварка шхуны: катер строился из тонких листов, сварка его требовала особой тщательности.
Голубой огонек…
От этих искр, разлетавшихся от берегов Тихого океана, зажглись такие же голубые огни на Магнитке, Днепрострое, Ижевском, Боткинском, Верх-Исетском заводах, на строительстве нефтепровода Грозный — Туапсе…
— В добрый час! — сказал Егор Калитаев и вслед за Федосом вышел из мастерской.
Пройдя немного, Егор оглянулся. В темном проеме входа в литейную вспыхивал голубоватый свет.
Начинался новый трудовой день.
11
От Жариковского сада до завода было совсем близко, времени оказалось с запасом. Поля отыскала в тенистом уголке свободную скамейку, присела отдохнуть.
Сад горел бездымным осенним костром, вознося в голубое небо багровые, оранжевые, лимонно- желтые лиственные языки огня. В канавках, под скамейками, лежали духмяные вороха опавшей листвы. За оградой по крутой каменистой тропке шла девушка. Поля наблюдала за ней. Девушка совсем по-деревенски несла на коромысле два ведра воды. Небо с белыми кучевыми облаками, похожими на огромные кочаны цветной капусты, и золотое солнце неповторимой приморской осени отражались в воде. Поле казалось, что не водой, а небом и солнцем налиты до краев ведра на коромысле у девушки.
Поля достала из холщовой ученической сумочки последнее письмо Семена, где он писал, что скучает и ждет не дождется, когда снова увидит ее.
И вот она приехала. Бакарасевский райком комсомола послал ее на учебу во Владивосток. Устроилась она на новом месте в общежитии и к концу рабочего дня пошла к Дальзаводу — встретить Семена. Он знал, что Поля должна приехать, но о дне приезда она ему не сообщила.
Поля перечитала письмо, посидела в тени осенних деревьев. Незадолго до гудка Поля отправилась к заводу.
У входа, где прежде стояла фанерная касса для прогульщиков, сейчас красовалась на каменном фундаменте украшенная золотыми дубовыми листьями заводская Доска почета. Во всю ее ширину сверкали над снимками слова о том, что труд в нашей стране стал делом чести, делом славы, делом доблести и геройства. Возле Доски, не веря глазам своим, остановилась ошеломленная Поля. На кумачовом — фоне, под толстым стеклом были прикреплены большие фотокарточки. На одной из них она сразу узнала Семена. Поле он показался повзрослевшим, в глазах его появилось новое, незнакомое выражение сосредоточенности и задумчивости. Ребяческая мешковатость сменилась молодцеватой подтянутостью. Этому, видимо, способствовала новенькая, блестевшая, как облитая водой, кожаная куртка, делавшая Семена похожим на комиссара времен гражданской войны. Поля, конечно, не знала, что эта великолепная куртка была премией Семену за его хорошее начинание. Куртку он получил по ордеру, и покупать ее ходили всей бригадой. В кооперативе имелись куртки лишь одного размера, немного тесноватые для широкоплечего Семена. Но продавец сказал, что так даже красивее, когда куртка плотно облегает фигуру. Семен поспешил нарядиться в обнову и больше всего боялся, как бы товарищи не отговорили его от покупки из-за коротковатых рукавов. Не скупясь он отсчитал деньги, благо заработки были хорошие.
На второй карточке красовался Федос. При съемке он напряженно смотрел в объектив фотоаппарата. Поле показалось, будто он смотрит ей прямо в глаза и хочет что-то спросить.
Заметила Поля и фотографию девушки в косынке, с белозубой улыбкой, с волнующими, неспокойными глазами. Фотография висела рядом с Семеновой, и эта нечаянная близость и опасный взгляд девушки ревниво задели сердце Поли.
— Сенечка, родненький ты мой! — вполголоса говорила взволнованная Поля. — Вон ты какой стал! Не узнать…
— Что, дочка? Понравился хлопец? — спросил стоявший рядом пожилой рабочий, внимательно следивший за тем, как Поля разглядывала фото Семена. — Завидный жених, ничего не скажешь.
Лицо старика показалось Поле знакомым. Тут она заметила рядом с карточкой Федоса и фотографию
