Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 2

предводителей Небесных воинств, изначально – Сам Иегова в образе Солнца в зените, надзирающего и управляющего всеми явлениями в Природе, а впоследствии – один из ангелов или второстепенных планетарных гениев персидской или вавилонской мифологии, – считался покровителем и защитником своего народа, «князем, стоящим за детей народа твоего». Все войны и ссоры на Земле сопровождались также войнами и ссорами на Небесах, и никакой народ не удостаивался посещения Самим Иеговой без предварительного очищения и совершенствования его ангела-хранителя.

Падшие ангелы также именовались звездами, и первое обращение к теме войны между духовными сущностями в ранней иудейской мифологии – а именно упоминание о том, что Рагав и его соратники были побеждены, как титаны в битве с богами в мифологии греческой, – свидетельствует о видении восставших против Бога духов как неотъемлемой составляющей видимых Небес, где «высшие из Вышних» наказуемы пленением и закованием в цепи, ибо лишь один Господь всесилен и справедлив. Господь «силой Своей волнует море... волей Своей уничтожил Рагава... дуновением Своим очищает лице Небес... рукой Своею поразил свившегося Змея... Господь, Бог твой не отвратит гнева Своего, пред ним склоняются воины Рагавовы...»¹⁹.

Именем «Рагав» практически повсюду в Писании обозначается морское чудовище, очевидно, аналогичное драконам и змеям практически всех мифологий древних народов, извечных соперников и противников Небес, демонов солнечных и лунных затмений, в брюхе которых, часто именуемом чревом Ада, провели три дня Геркулес и Иона, в конце концов спасшись оттуда, но совершенно облысев (то есть – аллегорически говоря – утратив исходящие от них лучи сияния). Кесиль, воинственный титан Орион, в Книге Иова представленный как покусившийся на единовластие Небес бунтарь, обычно отождествляется с Нином, или Нимвродом, легендарным основателем Ниневии (Града Рыбы), великим охотником, «убивавшим львов и леопардов пред Господом». «Воины Рагавовы»это, скорее всего, те самые «высшие из Вышних», Кесилим, или созвездия, из Книги Исайи, Небесные воинства или Небесные силы, среди которых были и бунтари, и ослушники.

«Я видел, – пишет Псевдо-Енох, – семь звезд, подобных семи сияющим горам и духам, призывающим меня. И сказал мне ангел: место сие до скончания Неба и Земли станет темницею звездам и Воинствам Небесным. Это звезды, преступившие Волю Господню до того, как пришло их время; и не вышли в предначертанное им время; и был Он разгневан, и связал их здесь, пока не придет время искупления их вины в год, который неведом». И далее: «Эти семь звезд преступили повеления Всевышнего Бога, и они связаны здесь, пока не окончится число дней их вины»²⁰.

Иудейские и ранние христианские авторы достаточно снисходительно относились к религиозному поклонению Солнцу и стихиям. Юстин Мученик и Клемент Александрийский признают, например, что Бог поместил звезды на небе для того, чтобы как бы «узаконить» поклонение им язычников и тем самым сохранить почтительное отношение к небесам и истинной природной религии во всем мире. Так родилась некая промежуточная вера между язычеством и христианством, которое своими эмблемами и ритуалами свидетельствует о связи с религией поклонения небесному своду и его явлениям. Рождество Христово было возвещено яркой звездой, взошедшей на Востоке; само Его Рождество отмечалось в самый короткий день года по Юлианскому календарю, именно в тот день, когда в Персии и Египте праздновали новое обретение тела Ормузда и Осириса. Тогда хвалебные песни Небесного воинства, неизменно сопровождающего Солнце, окружали в этот весенний день Творения Его колыбель, место Его рождения, или, как пишет Игнатий, «звезду света невыразимого, сияющую в небе и разрушающую силы волховские и узы порока, ибо явился Сам Бог в облике человеческом для обновления Жизни Вечной».

Однако как велико ни было бы число вещей и явлений, помогавших в развитии понимания истинного Бога и случайно занимавших в сознании людей принадлежащее Ему место, тем самым подменяя поклонение Творцу поклонением тварям Его, или, в духовном смысле, частям тела и отдельным органам глобального организма Вселенной, – все равно основополагающим оставалось понятие единства. Понятие Единого Бога, творческого, производительного и правящего миром Единства, с самого начала времен царило в умах людей; и этот монотеизм первичной эпохи существования человечества превращает все последующие эпохи его существования, кроме нынешней, в эпохи либо развития этой монотеистической идеи, либо ее упадка и повального отступничества. Повсюду, во всех религиях народов древности, встречается понятие Единого Верховного Божества. Амон или Осирис царят над множеством богов древнего Египта; Пан пением своей свирели управляет движением созвездий, а Зевс руководит их священной процессией в соответствии с астрологической теологией пифагорейцев. «Среди всего множества разнообразных мнений по всем прочим вопросам, – пишет Максим Тирский, – весь мир един во мнении, что существует Единый Царь и Отец всего на свете».

Повсеместно сильна вера в существование Единой Верховной Силы – Зевса, или Деуса, Махадэвы, или Адидэвы, – которая одна управляет всем порядком во Вселенной. Среди тысяч богов Индии все равно не теряется мысль о Божественном Единстве; и Предвечный Юпитер (Jove), которому персы поклонялись задолго до Ксенофана и Анаксагора, видится совершенно самодостаточным и независимым от планетарных и стихийных духов, равно как и «Широчайший», или «Великая Душа», о котором говорится в Ведах.

Однако кажущаяся простота веры патриархов совершенно не исключает использование ими символов и аллегорических иносказаний. Разум никогда удовлетворяется простым осознанием чувства. Чувство всегда стремится обрести конкретную внешнюю форму и прочность посредством превращения в идею. Даже те идеи, которые находятся вне пределов досягаемости всех человеческих чувств и представлений, как, например, все идеи о Боге, требуют посредничества чувств для своего выражения и последующей передачи. Отсюда и все внешние символы и ритуальные формы, составляющие внешнюю сторону практически всех мировых религий: это средства выражения религиозного ощущения, которое по сути повсюду одно и то же, это пустые стремления выразить внешними средствами, нарисовать для одного человека идею, существующую в уме другого человека и не могущую быть выраженной иначе, особенно посредством привычных слов и выражений человеческого языка, все слова и выражения которого наполнены чувственным содержанием. А поэтому идея – изначально единая для всех и вся – приобрела бесчисленные и неизмеримо разнообразные выражения и воплощения, приведшие к образованию всех многочисленных вер и религиозных конфессий.

Любое религиозное выражение сводится к символизму, потому что мы способны описать лишь то, что видим, а истинный объект религии незрим. Символы были первым средством дидактического наставления, и во все времена, и по сей день они и все прочие религиозные формы различались и различаются в соответствии с внешними обстоятельствами и воображением создающих их людей, а также в соответствии с различным уровнем образования, умственного развития и внутренней культуры последних. Предложить глазу другого зримый символ собственной мысли – отнюдь не значит сообщить ему значение, которое этот символ имеет для тебя самого. Посему впоследствии философы добавляли к этим зримым символам толкования, нацеленные на восприятие посредством слуха, которое может быть более четким и определенным, однако менее объективным, явным и оказывающим на слушателя гораздо меньшее впечатление, чем нарисованные или скульптурные образы, которые философы презирали. Из этих толкований постепенно выросли многочисленные повествования, значение и смысл которых со временем были совершенно утрачены. А потом и эти повествования были забыты, и философия свелась к совокупности определений и формул, язык которых был новым этапом развития символического языка, стремившегося с тех пор перетолковать и выразить совершенно невыразимые идеи и понятия. Ибо самое абстрактное выражение понятия Бога, доступное человеческому языку, есть всего лишь знак, или символ, совершенно неведомого предмета, и оно не более правдиво и адекватно, чем, например, имена «Осирис» или «Вишну», – только менее чувственно и выразительно. Сказать, что Он есть Дух, значит лишь заявить о том, что Он нематериален. А вот что именно есть дух, мы в состоянии только попытаться определить, подобно древним, прибегая к неким сублимированным понятиям опять же материального характера, например, «Свет», «Огонь» или «Эфир».

Никакой символ Божества не может быть достаточно надежным и долговечным, кроме как в самом относительном, или нравственном, смысле. Мы не в состоянии возвысить слова, обладающие только чувственным смыслом, над чувствами. Называть Его Силой, Властью или Разумом – значит заниматься самообманом, пытаясь внушить