Грейс Пейли
Мечты на мертвом языке
Громче всех
Есть такое место, где лифты грохочут, двери хлопают, тарелки бьются, а каждое окно — как материн рот, что велит улице: а ну не орать; катайтесь на своих роликах где-нибудь еще; немедленно домой! Мой голос громче всех. Там моя мама еще живехонька, и бакалейщик решается дать ей совет.
— Миссис Абрамович, — говорит он, — главное — своих детей не бояться.
— Ах, мистер Бялик, — отвечает мама, — что ей, что ее отцу скажешь — потише, мол, а они: «Потише в могиле будет».
— С Кони-Айленда на кладбище, — говорит папа. — На той же подземке, за те же деньги.
Я стою у бочки с солеными огурцами. Борозжу мизинцем рассол. Отвлекаюсь, чтобы объявить:
— Кэмпбелл — томатный суп. Кэмпбелл — овощной на говяжьем бульоне. Кэмпбелл — шот-ланд-ская похлебка…
— Тише ты, — велит бакалейщик. — А то с банок наклейки поотлетают.
— Ширли, прошу тебя, чуточку потише, — умоляет мама.
В этом месте вся улица стонет: «Тише! Тише!» — но ей ни на капельку, ни на толику не унять радостный хор у меня внутри.
Там же, совсем рядом, за углом, здание из красного кирпича, давным-давно старое. Каждое утро перед входом стоят дети в две предполагаемо ровные линейки. Их ничто не оскорбляет. Им все равно ждать.
Обычно среди них и я. Собственно, я первая, потому что моя фамилия начинается на «А».
В одно холодное утро староста хлопнул меня по плечу и сказал:
— Ширли Абрамович, тебя вызывают в четыреста девятый кабинет.
Я послушно помчалась не вниз, а вверх по лестнице в 409-й кабинет, где сидели шестиклассники. И встала, замерев, у учительского стола: ждала, когда у мистера Хилтона, их учителя, найдется для меня время.
Через минут пять он сказал:
— Ширли!
— Что? — шепнула я.
— Вот те на! Ширли Абрамович! Я слышал, ты говоришь громко, четко и умеешь читать с выражением. Так оно и есть?
— Да, — шепнула я.
— Тогда давай без глупостей! Когда-нибудь ты еще, может, и учиться у меня будешь. Отвечай как положено.
— Хорошо! — проорала я.
— Так-то лучше, — кивнул он. — Слушай, Ширли, а ты не можешь волосы подвязать или там заколоть? А то у тебя на голове копна.
— Могу! — выкрикнула я.
— Все, угомонись. — Он развернулся к классу. — Дети, полная тишина! Откройте учебники на тридцать девятой странице. Читайте до пятьдесят второй. Как закончите, начинайте сначала. — Он снова окинул меня взглядом. — Ты, наверное, Ширли, знаешь, что приближается Рождество. Мы готовим замечательный спектакль. Роли по большей части уже розданы. Но очень нужен еще человек с сильным голосом, с мощной энергетикой. Знаешь, что такое энергетика? Правда? Умница. Я тут вчера на школьном собрании слышал, как ты читаешь «Господь — Пастырь мой»[1]. Мне очень понравилось. Прекрасно было исполнено. Миссис Джордан, твоя учительница, тебя хвалит. Значит, так, Ширли Абрамович, если хочешь участвовать в спектакле, повторяй за мной: «Клянусь работать на полную, как я никогда еще не работала!»
Я взглянула на небеса и выпалила:
— Клянусь! — Поцеловала мизинец и посмотрела на Г-спода.
— Такая уж у актеров жизнь, — объяснил он. — Он, как солдат, всегда наготове и всегда готов исполнять приказы генерала — то есть режиссера. Все, — сказал он, — абсолютно все зависит только от тебя.
После уроков ученики по всей школе отчищали и отдирали с окон ошметки индейки и шелуху от попкорна. Прощай, День благодарения. На следующее утро староста принес со склада красную и зеленую бумагу. Мы наделали новых гирлянд, развесили их по стенам, прикрепили над дверями.
Учителя становились все радостнее. Словно в головах у них весело звенели колокольчики детства. Моя лучшая подруга Эви во всем видела худое, но даже она не нашла, над чем поиздеваться. Мы выучили «Святую ночь»[2] назубок.
— Замечательно, просто замечательно! — восторгалась мисс Гласе, проходившая у нас в школе практику. — Даже не верится, что кое-кто из вас по-английски толком не говорит.
Мы выучили «Украсьте залы» и «Вести ангельской внемли»[3]. Учителям не было за нас стыдно, и мы не смущались.
А вот мама, узнав про это все, сказала папе:
— Миша, ты хоть представляешь, что там творится? Крамер вошла в комиссию по распределению билетов.
— Кто? — переспросил папа. — Крамер? Так у нее вообще активность повышенная.
— Активность? Активность обычно направлена на что-то разумное. Знаешь, — сказала она со вздохом, — меня очень удивляет, как наши соседи носятся с этим Рождеством.
Папа не сразу сообразил, что на это ответить. Но быстро нашелся.
— Ты же в Америке! Клара, ты сама сюда хотела. В Палестине арабы сожрали бы тебя живьем. В Европе были погромы. В Аргентине сплошь индейцы. А здесь — Рождество… Вот незадача, да?
— Очень смешно, Миша. Что с тобой сталось? Если мы давным-давно приехали в эту страну, спасаясь от тирании, а тут один сплошной вертеп и нашим детям забивают головы враньем, что тут забавного? Ой, Миша, куда подевался твой идеализм?
— А твое чувство юмора?
— Его у меня никогда не было, а вот ты всегда был идеалистом.
— Я все тот же Миша Абрамович. Ни на йоту не изменился — кого хочешь спроси.
— Ты меня спроси, — сказала мама, да будет ей земля пухом. — Я знаю ответ.
Соседи тоже думали, как к этому относиться.
Отец Марти сказал:
— Знаете, у моего сына очень важная роль.
— И у моего, — подхватил мистер Сауэрфельд.
— А мой в этом не участвует! — заявила миссис Клег. — Я сказала «нет». Нет, и все. А раз я сказала «нет», значит, «нет»!
Жена раввина заявила:
— Это омерзительно!
Но ее никто не слушал. По территории, строго ограниченной великой мудростью Г-сподней, она расхаживала в рыжеватом парике.
Каждый день было много шума, а уж пользы сколько! Я стала правой рукой мистера Хилтона.
Он говорил:
— Что бы я без тебя делал, Ширли?
Он говорил:
