Сюзанна поднимает глаза.
— Ну, с этими дурацкими финтифлюшками я уж всяко его носить не буду.
Она вздыхает и обреченно отбрасывает платье. Обиженные ленты Мария пришивала сама, крошечными, плотными стежками.
Мария поднимает его.
— Мы можем надставить новые рукава, кружевные к примеру, а эти убрать и поменять форму выреза, вот так, и тогда оно станет вполне модным.
— Предположим. А что делать с этим? — Она поднимает платье из набивного ситца, явную реплику тех, в которых Мария Антуанетта играла в доярок.
— Хм… на тряпки.
Сюзанна смеется — своим сокровенным, домашним смехом, или скорее смачным гоготом, столь отличным от жеманного публичного смеха, который ее мать считает более подобающим благородной барышне.
— Оно просто чудовищно, правда? Не знаю, о чем я думала.
— О Мэтью Фоксе, насколько я помню.
Сюзанна швыряет в нее платье.
— Тем больше оснований пустить его на тряпки.
Мария садится на кровать, в окружении отвергнутых нарядов.
— Ты еще не написала Дональду Муди?
Сюзанна отводит глаза:
— А как? Письмо же нельзя доставить.
— Мне казалось, что ты дала обещание.
— Ну, он тоже обещал, но я ничего не получила — а он-то знает, где я.
— Что ж, вскоре непременно будут какие-то новости. Думаю, они как-то услышат об этом арестанте и сообразят, что идут впустую. — Она ложится на платья. — Мне кажется, он тебе нравится.
— Он вполне нормальный.
Сюзанна краснеет, к собственному неудовольствию. Глядя на нее, Мария ухмыляется.
— Хватит! Что я могу сделать?
— О, я думала, ты пишешь длинные страстные письма, перевязываешь их розовой ленточкой и хранишь возле сердца.
Мария довольна румянцем сестры. Она видела массу молодых людей, вбивших себе в голову страстную любовь к Сюзанне и чувствовавших, будто пробуждают некую ответную искру, однако через неделю или около того сестра теряла всякий интерес, обнаружив поблизости что-нибудь более привлекательное. Ящики ее туалетного столика просто ломятся от знаков неразделенной любви. Столик Марии далеко не так полон, но ей и в голову не приходит ревновать сестру. Она видит, что для Сюзанны все это внимание кажется внешним раздражителем, заставляющим вести себя, как положено барышне. Все мужчины, очарованные ее лицом и фигурой, не в состоянии понять простую истину — Сюзанна крайне деятельная особа, предпочитающая плаванье и рыбалку утонченным чаепитиям. Ее приводят в уныние отвлеченные разговоры и смущают цветистые изъявления чувств. Мария знает это, а потому не завидует вниманию, которым окружена Сюзанна. А еще она знает, как искренне Сюзанна желала ей счастья, когда она по уши влюбилась в молодого человека, который в прошлом году преподавал в школе. И не вина Сюзанны, что, встретив ее, Роберт ощутил смешение чувств и в конце концов, заикаясь, признался ей в любви, а затем, перепуганный яростной реакцией, убрался в Сарнию на первом же пароходе. Сюзанна ничего не рассказала Марии, но, как это всегда бывает в Колфилде, рано или поздно до нее докатились слухи. Мария, пережив время молчаливых страданий, смастерила восковую фигурку Роберта Фишера и медленно растопила ее в очаге своей спальни. Как ни странно, это ей помогло.
Мария, в общем-то, решила принять обет безбрачия, поскольку не могла себе представить встречу с человеком, способным сравниться с ее идеалом мужчины — то есть с отцом. В любом случае, она совсем не уверена, что замужество и семейное счастье так бесподобны, как это принято считать. В Колфилде и Дав- Ривер женщины работают не покладая рук и старятся с пугающей скоростью, так что к тому времени, когда мужчины еще, как говорится, в самом соку и по-прежнему крепки, хотя и тронуты морщинами, создается впечатление, будто они женаты на собственных матерях. Не совсем та судьба, о которой она мечтает.
Но Дональд кажется приличным и разумным человеком. У нее давно уже вошло в привычку, встретив кого-то впервые, вести себя вызывающе и колюче, дабы обойти тех, кто слишком поверхностен, чтобы разглядеть ее сквозь оболочку. Она прекрасно понимает, что это форма самозащиты, усиленная после столь неудачного романа. Дональд проявил упорство, пусть даже из-за Сюзанны, и она уважает его за это. А затем, когда они столкнулись на улице после его встречи со Стерроком, сказанное им произвело на нее впечатление, хотя она сомневалась, правда ли все, что говорилось о следопыте.
— Как насчет этого? — Сюзанна поднимает бледно-голубое шерстяное платье, прежде самое любимое. — Я снова буду его носить, если мы что-нибудь сделаем с рукавами.
Похоже, она выбросила из головы все мысли о Дональде. В известном смысле, лишь только покинув Колфилд, он сразу перестал реально существовать и стал отвлеченным понятием, временно бездействующим предметом, который вновь обретет смысл, когда вернется, но никак не раньше. Марии кажется, что Сюзанна никогда не напишет ему первой, если напишет вообще. Интересно, впустила бы она его в свое сердце, если бы не его явная, с первой же встречи, влюбленность в Сюзанну. Глупо даже думать об этом, конечно.
Нокс садится в двуколку и катит в Дав-Ривер, чтобы встретиться с Ангусом Россом. Ему не удалось установить источник слухов, и он клянет себя за то, с какой готовностью им поверил. С тех пор как это началось, он слышит все более невероятные истории: что Макларенов зарезали в их собственных постелях; что пропал без вести ребенок; и даже что арестант связал во время побега самого Нокса. Словом, есть все основания надеяться, что миссис Росс спокойно сидит себе дома.
Росса он застает за починкой изгородей в поле за домом. Росс продолжает работать и выпрямляется, только когда Нокс оказывается в нескольких шагах. Этот человек известен своей неразговорчивостью, так же как его жена — пренебрежением к общепринятым условностям, но приветствует Нокса вполне радушно.
— Ангус, — произносит Нокс.
— Эндрю, надеюсь, у вас все в порядке.
— Более или менее. — Он один из немногих жителей Дав-Ривер, который без видимых усилий произносит имя Нокса. — Я знаю, зачем вы здесь.
У Росса тусклые глаза, тусклые волосы и манеры флегматика. Он напоминает Ноксу выветренный гранит: типичный пикт. Что он, что жена одинаково упрямы, хотя она довольно изящна и смотрится англичанкой, хоть и суровой, как кремень.
Гранит и кремень. Таких людей невозможно представить себе в интимных ситуациях (внутренне содрогнувшись, Нокс виновато отбрасывает эту мысль). И оба они так не похожи на Фрэнсиса, что никто не примет его за их родного ребенка.
— Да. До нас сегодня дошли какие-то дикие слухи. Все в панике из-за сбежавшего узника. Все это более чем некстати.
— Ну, все так и есть. Она ушла, но ушла она не против своей воли.
Нокс не отвечал, ожидая подробностей. Но Росс не столь общителен.
— Вы знаете куда? — спросил наконец Нокс.
— Искать Фрэнсиса. Она говорила, что собирается. Не смогла вынести тревоги.
Нокс просто вне себя от подобной невозмутимости, хотя именно этого и ожидал.
— Надеюсь, она присоединится к людям из Компании, — добавляет Ангус.
— Она одна?
Росс, глядя ему в глаза, пожимает плечами:
— Если вы спрашиваете, с ней ли ваш арестант, то понятия не имею. Не могу себе представить, зачем бы ему ей помогать, а вы?
— Слушайте, неужели вы не беспокоитесь? Ваша жена… в это время года?
