новоприбывшему. Дональд успевает подивиться, откуда они все взялись; почти никого из них он прежде не видел, хотя узнал высокую женщину, вчера вечером омывавшую ему ноги. Новоприбывший, плотный от мехов, с лицом, скрытым меховым капюшоном, что-то говорит встречающим, а потом воцаряется тишина. Дональд идет к ним один-одинешенек, и пара лиц обращается к нему, глядя, словно на некую диковину. Растерявшись, он замедляет шаг, и тут высокая женщина, с самого начала стоявшая в группе встречающих, издает долгий пронзительный вопль. Она валится в снег, продолжая издавать высокие потусторонние звуки, которые не назовешь ни визгом, ни рыданием. Никто не пытается утешить ее.
Похоже, один из мужчин что-то возражает Стюарту, но тот не обращает на него внимания и направляется к постройкам. Несбит резко выговаривает мужчине и следует за начальником. Заметив Дональда, он смотрит на него с недоумением, затем приходит в себя и знаком предлагает ему вернуться в дом. Лицо у него того же цвета, что грязный снег под ногами.
— Что здесь происходит? — бормочет Дональд, когда они отходят подальше от собравшихся во дворе.
Рот Несбита сжимается в тугую полоску:
— Большая неприятность. Несчастный случай с Нипапанисом. Насмерть. Его жена была там, во дворе.
Он, кажется, больше злится, нежели переживает. Так, словно думает: что теперь?
— Вы имеете в виду ту женщину на земле… Элизабет? Ее муж умер?
Несбит кивает.
— Иногда мне кажется, что все мы тут прокляты, — бормочет он скорее себе самому, а затем вдруг резко поворачивается, полностью скрыв от Дональда коридор. И тем не менее пытается улыбаться. — Все это весьма прискорбно, но… почему бы вам не отправиться к остальным? Продолжить завтрак… А мне, в данных обстоятельствах, необходимо переговорить с мистером Стюартом. Мы присоединимся к вам позже.
Дональду ничего не остается, как кивнуть и проводить взглядом скрывающегося за углом Несбита, а затем топтаться в коридоре, озадаченно и взволнованно. Есть что-то почти непристойное в том, как Несбит да и сам Стюарт отмахнулись от чужого горя, словно бы не желая иметь с ним ничего общего.
Вместо того чтобы вернуться к завтраку, он снова выходит во двор, где в сгустившейся тишине повалил снег, как бы говоря: вот и зима, теперь без всяких шуток. Крошечные быстрые снежинки летят на него со всех сторон, размывая обзор за пределами нескольких ярдов. Только скорбящая женщина сидит, где сидела, и качается взад и вперед. Больше не видно никого. Дональда захлестывает ярость оттого, что ее оставили одну. Ради всего святого, на женщине даже нет верхней одежды, только домашнее платье с рукавами до локтя. Он направляется к ней.
Она рвет на себе волосы, стоя на коленях, и раскачивается, уже молча, с широко раскрытыми глазами, глядящими в никуда. На него она не смотрит. Дональд с ужасом замечает голую кожу над ее пестрыми на фоне снега мокасинами.
— Прошу прощения… миссис Берд. — Ему неловко, но он не знает, как к ней еще обратиться. — Вы здесь замерзнете. Прошу вас, пойдемте в дом.
Она никак не реагирует на его слова.
— Элизабет. Вчера вы были милосердны ко мне… Прошу вас, пойдемте. Я знаю, вы убиты горем. Позвольте мне вам помочь.
Он протягивает руку в надежде, что она примет помощь, но ничего не происходит. Снежинки ложатся ей на волосы и ресницы, тают на руках. Она их не смахивает. Дональд потрясен до глубины души, глядя на почти английские черты ее худого лица. Среди полукровок такие встречаются, они гораздо белее индейцев.
— Пожалуйста…
Он кладет руку ей на плечо, и вдруг снова раздается тонкий пронзительный вой. Дональд отшатывается в смятении: что за странный призрачный звук, словно звериный? Мужество покидает его. В конце концов, что он знает о ней и ее покойном муже? Что может сказать, чтобы облегчить ее муки?
Дональд озирается в надежде на помощь. Сквозь вихрящийся снег не видно ни единого движения, хотя в окне напротив он замечает смутную фигуру, та, похоже, наблюдает за происходящим.
Он встает — он сидел на корточках, — решив обратиться за помощью. Может быть, подруга сможет убедить ее войти в дом: сам он не чувствует себя вправе заставить или отнести ее. Конечно, Джейкоб знал бы, что делать, но Джейкоба здесь нет. Он отряхивает брюки и отходит от вдовы, хотя не может себя заставить не оглядываться. Ее черный силуэт, частично занесенный снегом, напоминает безумного персонажа японской гравюры. В голову ему приходит счастливая мысль: он принесет ей чашку кофе — хоть на это сгодился Несбит. Он уверен, что она не станет пить, но, возможно, будет рада такому его поступку.
~~~
Лина лежит с открытыми глазами, полностью одетая, и глядит в незанавешенное окно. Рядом с ней спят Торбин и Анна. Она им ничего не сказала, не решившись доверить детям такую тайну. Скоро она их разбудит, заставит одеться, делая вид, будто все это какое-то приключение. О ее планах им ничего не известно. Она им ничего не расскажет, пока они не отъедут подальше от Химмельвангера. Лучше бы они договорились встретиться пораньше — все уже больше часа как угомонились. Целый час потерян. Ей ужасно жарко, потому что она надела несколько нижних юбок под две верхние и все свои рубашки, одну на другую, пока руки не стали похожи на туго набитые колбасы. Эспен поступит так же. Зимой это весьма уместно. Она снова смотрит на часы, вертит руками, чтобы поудобнее пристроить одежду; больше ждать невозможно. Она наклоняется и будит детей.
— Послушайте, мы уезжаем на каникулы. Но очень важно все делать очень-очень тихо. Договорились?
— Я хочу спать, — угрюмо моргает Анна.
— Поспишь потом. Сейчас у нас будет приключение. Давайте-ка надевайте все это, да побыстрее.
— Куда мы собираемся? — Торбин проявляет больше интереса. — На улице темно.
— Скоро рассветет, смотри — пять часов. Вы спали долго-долго. Мы должны выехать пораньше, чтобы успеть туда сегодня.
Она натягивает на Анну платье.
— Я хочу остаться.
— Ах, Анна. — Всего пять лет; откуда такое упрямство? — Надевай это платье поверх того. Будет холодно. И тащить меньше придется.
— Куда мы?
— На юг. Там теплее.
— А можно Эльке с нами?
Эльке — лучшая подружка Торбина, она дочка Бритты.
— Может быть, позже. Может, и другие к нам присоединятся.
— Я хочу есть.
Анна недовольна и хочет, чтобы все знали это. Лина дает ей и Торбину по печенью, украденному как раз для того, чтобы купить их молчание.
За десять минут до назначенного срока она заклинает их молчать и долго прислушивается в коридоре, прежде чем тащить детей за собой. Она закрывает дверь комнаты, которая на три долгих года стала их домом. Все тихо. Тяжелый мешок с провизией и немногими личными вещами больно бьет по спине. Они идут через двор к конюшням. Ночь безлунная, вокруг непроглядная мгла, и она чертыхается, спотыкаясь. Услышав такие слова, Торбин разевает рот от изумления, но нет времени обращать на это внимание. Лина чувствует тысячу глаз у себя на спине и от страха так сильно сжимает руку, что Анна начинает хныкать.
