Тротуары бурлили от людей, покидающих офисные здания и расходящихся на ленчи по кафе, пиццериям и деликатесным. Но взгляд Ноэля немедленно привлёк человек на другой стороне тротуара — он явно старался держаться их темпа. Это был худой невысокий мужчина в тёмных очках, скрывающих большую часть лица, деловом костюме и галстуке в полоску. Ноэль не мог бы объяснить, почему связывает непроходящий пугающий холод с этим человеком, но всё равно остановил Эрика, дожидаясь, чтобы человек на той стороне тротуара их обогнал, прежде чем двинуться дальше.
Он безошибочно узнал это всепроникающее чувство — это было то же ощущение чьего-то ледяного присутствия, которое он в последний раз испытывал в той крошечной комнатке в заброшенном баре, рядом с изуродованным телом Маквиттера и подвешенным к потолку Бадди Вегой. Он знал, что холод источает не Эрик, от него исходил только жар — привязанность, может быть, страсть; это был тот коротышка.
— Тебя всего трясёт, — говорил Эрик; его слова доносились словно сквозь стеклянную стену. — Что с тобой?
Ноэль не мог ответить. Всё его внимание было сосредоточено на человеке в костюме, который притормаживал в нескольких футах впереди них, и Ноэль начинал различать детали: углы рук, форму головы и особенно походку, такую знакомую, что Ноэль никак не мог вспомнить, чью именно, хотя каждый шаг отзывался болью. Он должен узнать, должен выяснить, кто это такой.
Он стряхнул руку Эрика с плеча и поспешил вперёд, нагоняя коротышку. Поравнявшись с ним, он почувствовал ещё более цепенящий холод. Эрик догонял его, что-то говорил. Ноэль и коротышка остановились одновременно, как будто по команде. Несмотря на маскирующие лицо тёмные очки, на совершенно неожиданный галстук и костюм, Ноэль знал, кто перед ним: последняя карта Лумиса, его последний сокрушительный козырь, закон вне закона, месть вне границ справедливости. Вот он, убийца, запрограммированный так же искусно, как и Ноэль, но, в отличие от Ноэля, уже проявивший себя как машина для убийств: убийца Канзаса, и Рэнди, и Веги, и Маквиттера, последний, самый эффективный из палачей Лумиса, укрытый под самой обманчивой из личин — соблазнительный и невинный Малыш Ларри Вайтел.
…который заметил Ноэля, но как будто его не видел. Он отвернулся от Ноэля, как автомат, настроенный только на одно лицо, и продолжил обходить их, а потом вдруг выхватил тонкую, смертоносную, сияющую сосульку и вонзил её в воздух.
Эрик увидел нападающего быстрее, чем Ноэль успел крикнуть и предупредить об опасности. Впитавшиеся в плоть тренировки Маквиттера помогли ему уклониться от первого удара, отступить к припаркованному такси и с головокружительной скоростью развернуться, уходя от второго удара блестящего ножа, нацеленного ему в сердце.
— Давай, ублюдок, — выдохнул Эрик сквозь стиснутые зубы, — давай.
Как будто дразнил убийцу.
Ларри бросился снова, и Эрик, казалось, упал на капот машины, а потом вскинул ногу и сильно ударил маленького убийцу в грудь, сбивая с него очки и заставляя чуть-чуть пошатнуться, прежде чем он сумел восстановить равновесие и броситься снова. Эрик оторвал от земли обе ноги и, не обращая внимания на размах лезвия, пнул снова, на этот раз выбивая оружие у Ларри из рук на тротуар. Прежде чем Ларри успел обернуться и поднять нож, Эрик уже схватил его за плечо, разворачивая и швыряя на крыло машины.
Ноэль наклонился, поднял нож и в ту же секунду почувствовал, как тепло рукояти сливается с чем-то глубоко внутри, ждущим этого мига и давно готовым к нему. Он повернулся к машине, где всё ещё шла борьба.
Нож был горящей головешкой в его ладони, впаянной в руку жаждой, которую он не мог объяснить и которой не мог сопротивляться.
«Раньше всегда срабатывало». Последние слова Лумиса стучали в голове, как будто Лумис забрался ему в череп и теперь ликует. «Раньше всегда срабатывало».
И то, чему он так успешно противился прежде, всё-таки произошло: он почувствовал, что расщепляется, и на этот раз — по-настоящему. На этот раз он выполнит свою миссию и совершит этот финальный акт насилия, уничтожит то, до чего Лумису уже не добраться.
«Раньше всегда срабатывало». Слова Лумиса отплясывали безумную тарантеллу в его гудящем, кружащемся мозгу. Он обернулся к телам, извивающимся на капоте, чувствуя, как дрожащий нож впитывает яд сжимающих его пальцев, и шагнул вперёд, готовый бить, втыкать, резать, рвать, раздирать на части, чувствовать, как плоть отделяется от кости, ткани распадаются, нервные окончания рвутся, синапсы воют, кожа поддаётся как масло, кровь выступает, бурлит, льётся потоком, охлаждая…
Он почувствовал расщепление, увидел двух мужчин перед собой, их лишённые выражения лица — они оцепенели, замороженные им. Они прижимались к крылу машины, загнанные в ловушку, готовые просить, умолять, кричать.
А нож был раскалённым углем. Его требовалось остудить, или пламя поглотит и его плоть тоже, и тогда он вонзил лезвие, чувствуя, как жажда берёт верх, как мягкие ткани тают под ледяным напором ножа, находя сладостное удовлетворение во влажной прохладе, окружавшей каждый удар; он резал, рвал, раздирал на части, вверх и вниз, глубже, по кости, по щекам, ушам и даже глазам, этим зеркалам обмана, упивался методичностью бойни, чувствуя, как облегчением смывает расщепление, и не обращал внимания на кулаки, что колотят в спину, на пустые попытки человеческих рук вырвать его из тисков предначертанной встречи; но он не спешил, он резал и снова вонзал нож, чувствуя, что время остановилось, чувствуя, как жар в ладонях и холод, так пугавший его прежде, испаряются; голова перед ним начинала сползать со скользкого влажного автомобильного крыла, скрывая разбитые зеркала глаз, тело заваливалось на его ботинки, и он ещё раз ткнул ножом в воздух, не в силах остановиться, а потом всё же остановился, и всё, что он мог чувствовать сейчас, — это только полное, бесконечное и живительное облегчение.
Всего на миг.
Пока голос не повторил свою тягучую мантру: «Раньше всегда срабатывало» — и облегчение схлынуло, остался только Ноэль, один, а не двое, на манхэттенском тротуаре перед месивом крови, волос и ткани. Он оглянулся по сторонам, у него кружилась голова от наплыва сенсорных ощущений, а звуки, образы, запахи проплывали мимо него и, наконец, остановились, снова делаясь привычными и узнаваемыми.
— Я убил, — произнёс Ноэль. — Я сделал то, чего он хотел. Я убил. Он победил. Он знал, что победит.
Ноэль разрыдался — мучительно, остро, до бессилия.
— Дай мне нож, — сказал кто-то. — Отдай его мне.
Ноэль выполнил указание. Это уже не имело значения.
— Я убил, — попытался объяснить он. — Он победил.
Его обняли сзади за плечи, прижали ближе, и голос Эрика выдохнул над самым ухом:
— Мы победили, Ноэль. Ты и я.
Их окружали люди в форме, подступая всё ближе и ближе. Вдалеке Ноэль слышал гул сирен, они приближались, но над их пронзительным воем звучал спокойный внутренний голос, повторяя опять и опять: «Мы победили». Это была победа: за Канзаса и Вегу, за Рэнди и Алану, за всех, кто погиб и только мог погибнуть. «Мы победили».
Примечания
