советском заводе. Староста группы, занимаешь не последнее место в литейке. Биография — что надо!
— Выходит, по-вашему, если я надумаю подать заявление, то меня примут в комсомол?
— А ты сам как об этом думаешь?
— Не знаю. Вам виднее. Я полагаю — тут главное ваше слово. Как вы скажете, так и будет.
— Ошибаешься, Василий. Принимать буду не я, а твои товарищи, комсомольцы. Их слово решающее.
— И могут отказать?
— Могут. У тебя немало недостатков.
— Выходит, Жутай, Епифанов, Писаренко лучше меня?
— А ты считаешь их хуже? Да?
— А чем же они лучше? Чем?
— Давай не будем сейчас разбирать их достоинства и недостатки. Поговорим лучше о тебе…
Уходил Мазай от Батурина, дав слово заглядывать в комитет и готовиться к вступлению в комсомол. Но в душе он унес невысказанную обиду на секретаря комитета, почти уверенного, как ему показалось, что Ваську могут не принять.
А после Мазая в комитет пришел Жутаев. Он тоже рассказал о несчастном случае с Олей и попросил совета:
— Завтра начинается предмайская фронтовая вахта. Наша подгруппа взяла очень большое обязательство, а Писаренко выбыла. Без нее нам обязательство не выполнить, а уменьшать его не хотим. И за Писаренко обидно. Она все время в литейке занимала третье место. Рззве ей легко это далось? Сил-то у нее поменьше, чем у каждого из нас. Брала стараньем да ловкостью. Теперь она больна, и кто-то другой завоюет третье место. Будь она здорова — никому бы не уступила, может, и нас с Мазаем подогнала бы. Вот мы и решили…
— Погоди, Жутаев, кто это — «мы»?
— Мы? Несколько ребят. Друзья Ольги Писаренко. Ребята из нашей подгруппы.
— А кто именно? По фамилиям?
— Сергей Рудаков, Коля Епифанов, Бакланов Егор, и я.
— Мне казалось, что и Мазай дружит с Олей.
— Да, они друзья, но Мазай… не хочет с нами.
— Не согласен с вами? Не поддерживает?
— В этом роде.
— Так что вы придумали, Олины друзья-товарищи?
— Мы решили на время болезни Писаренко работать за нее дополнительно после второй смены. Так мы и обязательство свое выполним, и фронту продукцию не уменьшим, и Оле третье место сохраним. По- моему, тут ничего плохого нет.
— Вообще предложение интересное. Хорошее предложение. Но не будет ли вам слишком трудно?
— Справимся, товарищ Батурин Работать-то мы будем за Олю всего по часу, по полтора, не больше. Я и пришел к вам за советом. Что вы скажете?
Батурин крепко пожал руку Жутаеву:
— Такие предложения, Борис, можно только приветствовать. Я беру на себя договориться с директором и мастером. А тебе обо всем завтра скажу. Да… о Мазае. Неужто он отказался?
— Не хочет. Да мы и сами справимся.
— Не в этом дело. Мазай хочет вступить в комсомол. Постарайся втянуть его в общественные дела группы.
— Легко сказать — втянуть! С ним иногда и разговаривать противно.
— Противно?
— А вы думаете — приятно?
— По-прежнему хамит?
— Говорить с ним не хочется.
— По-твоему, что же — отступиться от него нужно?
— Я не говорю — отступиться.
— Мазай любит работу и, если умело поговорить, пойдет с вами. Продумай.
— У меня ничего не выйдет. Конечно, попробую. А только заранее знаю… С тех пор как вернулись из Платовки, он непрерывно шипит на меня. Понимаете, товарищ Батурин, надоело все это, и подходить к нему не хочется.
— Не всегда приходится делать то, что хочется. Иногда о себе нужно забыть и думать только о том, что это надо для общества. Так нас учит партия. Ясно, Жутаев?
— Все это я понимаю.
— На днях в вашей группе создадим комсомольскую организацию. Комсоргом, видимо, изберут тебя. Понемногу готовься к этому. У тебя все?
— Все.
— Ну, будь здоров. А с Мазаем о твоем предложении я сам поговорю. Передай ему — пусть вечером зайдет ко мне.
ЧУЖОЕ ПИСЬМО
Мазай был уверен в своем превосходстве перед другими — не зря же его выбрали старостой и назначили бригадиром. Он и сильнее других, и работает лучше других, и командовать умеет. Но о поддержании своего авторитета в группе он очень заботился. Быть хорошим старостой и бригадиром можно только при уважении ребят. У него уже в привычку вошло для поддержания авторитета преувеличивать свою роль там, где есть или предвидится успех, и преуменьшать — где произошла какая-то неприятность.
На вопрос Батурина, как произошло несчастье с Олей, Мазай ответил не задумываясь: «Никто не видел». И только потом, уже после неприятного разговора о приеме в комсомол, когда он снова вспомнил о случае с Олей, ему пришло в голову, что он сказал Батурину неправду. Ведь он, Мазай, не только видел, как произошло несчастье с Олей, но и виноват в этом несчастье. Да, да, это он виноват. Не толкни он опоки, штабель не развалился бы. Правда, он не виноват: он споткнулся. Она сама заставила его бегать вокруг штабеля. Так как же получается: виноват или не виноват?
Случись такое не с Олей, а с кем-либо другим, Мазай и задумываться не стал бы. Подумаешь, мол, ногу поцарапал! Сам виноват. Но в больнице лежал не кто-то, а Оля. Может быть, ей очень больно и она кричит, стонет, а вот он совсем здоров, с ним ничего не случилось. Мазай искренне ругал себя за неловкость. Уж лучше бы на него упали эти злосчастные опоки! Он готов был возненавидеть себя за то, что сегодня грубил Оле, а когда ей нужно было помочь, остался в стороне, снова уступил место Жутаеву. Сознание вины перед Олей угнетало его, и час от часу он становился молчаливее и мрачнее.
Он решил сходить вечером в больницу, навестить Олю, узнать, как она себя чувствует, и попросить ее, чтоб не сердилась — ведь не нарочно же он свалил на нее опоки.
Когда начало вечереть, Мазай незаметно вышел из училища, оглянулся, не видит ли кто его, и торопливо зашагал к больнице.
Идти было недалеко, и через полчаса он уже подошел к высокому больничному зданию. Дверь больницы оказалась запертой, но Мазай решил не отступать. Он отыскал кнопку звонка и после недолгого раздумья нажал ее.
Дверь открыла молодая женщина в белом халате.
— Вам что нужно?
— Я из третьего ремесленного училища. К вам сегодня привезли нашу девочку, Ольгу Писаренко. Ей ногу опоками покалечило. Я и пришел проведать, узнать о ней…
— Такая больная у нас есть. В двенадцатой палате. Но вы пришли поздно: прием посетителей разрешен до семи часов, а сейчас уже около восьми.
